Известная белоруска с ребенком-аутистом уехала из Беларуси ради ребенка
Белорусская актриса и певица Анна Хитрик рассказала корреспонденту Радыё «Свабода» о том, как сложилась ее жизнь в Израиле, куда она переехала в 2017 году ради сына Степы. У мальчика аутизм, а детям с особенностями в этой стране созданы условия для комфортной и успешной жизни.
Чем Израиль отличается от Беларуси
– Вы переехали в Израиль год назад. Какие у вас самые сильные впечатления от новой страны и людей?
– Это замечательные, добрые люди! Мы не ожидали такого. Каждый день кто-то обязательно помогает. И не потому, что мы просим (а если просим – помогут в пятьсот раз больше).
Например, иногда приходим домой, а на ручке нашей двери висит пакет, в нем свежие круассаны с шоколадом, булочки – это наша соседка напротив. Она не знает ни слова по-русски, я же не говорю на иврите и, когда встречаю ее, лишь улыбаюсь «во все тридцать сколько есть» и говорю: «Тада́ раба́!» («большое спасибо» на иврите).
Если возникают вопросы о том, как оплатить электричество, газ (тут свои правила, целая «коммунальная история»), я точно знаю, что могу обратиться к абсолютно любому незнакомому русскоговорящему человеку – и он найдет время, и пойдет со мной за ручку, и еще будет там кричать: «Она новенькая, сейчас же сделайте ей скидку!» Это уникально.
– А что в Израиле не так, как в Беларуси?
– Знаете, как здесь устроены квартиры? Это сразу бросается в глаза при переезде. Здесь нет обоев, дорогой штукатурки – здесь у всех простые стены, выкрашенные в белый или иной цвет. Если у тебя много денег, возможно, ты будешь жить в квартире или доме большей площади, но у тебя останутся те же простые стены.
Я здесь не увидела ни одного забулдыги. Можно ночью спокойно ходить по улицам, и будет страшно только «по привычке».
Здесь старикам помогают специальные люди, выводят их на прогулку. Чаще всего деньги на это выделяет государство. И не важно: инсульт, инфаркт, да что угодно, человек может быть неподвижен – его будут вывозить в коляске на прогулку.
Здесь даже в парк отдыха, где разрешено жарить шашлыки, приезжают всякого рода службы, выдают пакеты, чтобы ты не оставлял после себя никакого мусора. И вдруг понимаешь, насколько ты в сравнении с ними несовершенен.
Здесь совсем другие ценности. Здесь ценят уже то, что живут. Ведь никто не знает, что может случиться и сколько той жизни остается. Здесь в новых домах, в более дорогих квартирах есть комната-бомбоубежище, и если вдруг сирены, то вся семья идет в эту комнату. Один четырнадцатилетний подросток объяснял мне: «Ты, главное, не бойся. Если будет сирена, нужно лечь вот так (показывает), и с тобой ничего не случится. А если будешь бояться, тогда тебе нельзя здесь жить, иначе может обязательно что-нибудь случиться. Ясно?» Здесь ценят самые простые вещи. Иди на рынок, купи помидоров и будь счастлив, в чем проблема?
НЕ ХОТЕЛА БЫ, ЧТОБЫ РАССКАЗ ПРО ИЗРАИЛЬ ВЫГЛЯДЕЛ КАК «ЗДЕСЬ ВСЕ КРУТО, А БЕЛАРУСЬ ПЛОХАЯ». КОНЕЧНО, НЕТ, ЗДЕСЬ ТОЖЕ МНОГО СВОИХ ТРУДНОСТЕЙ, НО КАЖДЫЙ СЮДА ПРИЕЗЖАЕТ ЗА ЧЕМ-ТО КОНКРЕТНЫМ.
Мы приехали, зная, что здесь есть условия для детей с особенностями, и мы их получили. А насчет того, тяжело ли нам, хватает ли нам на еду, – это другое. Это наш личный выбор, и мы с ним согласны.
О ценах в Израиле
– Дорого ли жить в Израиле?
– Цены здесь правда безумные. Честно говоря, я не видела страны дороже. Я не могу сказать, что я весь мир объездила, но поездили мы много, и по сравнению с другими странами здесь очень дорого.
Например, мы снимаем небольшую скромную квартирку в старом доме без лифта и платим около 1700 долларов в месяц (с коммунальными). Можете себе представить, как трудно было, как только мы переехали…
Сейчас, конечно, хватаешься за любую работу. Оно, впрочем, так было и в Минске, но, когда приезжаешь из страны с уровнем дохода в 5–10 раз ниже и нужно выплатить сразу огромную сумму за аренду квартиры (здесь договор и оплата на год вперед) – ты просто в шоке.
Как Израиль помогает репатриантам
– В Израиле есть специальное министерство, которое отвечает за реализацию государственной политики в области иммиграции и репатриации в Израиль. Новым репатриантам предоставляют определенные льготы. А что сделало для вас государство?
– То же самое, что оно делает для всех репатриантов. Мы получили «корзину абсорбции», как все (материальная помощь тем, кто возвращается в Израиль по программе репатриации: часть денег выдается в аэропорту по прибытии в страну, остальное выплачивают ежемесячно в течение полугода. – РС). Это деньги, которые, безусловно, нам очень помогли, потому что, если ты ходишь в ульпан (образовательное учреждение, где учат иврит. – РС) и у тебя ребенок, ты не можешь еще и работать.
Мы, к сожалению, не попали ни под какую программу — это был минус, так как там и ульпан, и какая-то работа, и ребенок сразу куда-то устроен. Но у нас ребенок с особенностями развития, и ни одна программа этого не предусматривала. Поэтому мы просто ехали в никуда… Впрочем, как и очень многие.
Приехали в город Раанану (20 км севернее Тель-Авива), так как здесь у нас были знакомые и мы знали, что нам со Степой помогут пройти все комиссии. После того как прошли комиссии и получили инвалидность, государство Степе даже помогает. Деньги небольшие, но это помощь.
В трудоустройстве нам никто помочь не может, так как мы актеры. Если бы мы имели другие, более востребованные профессии, может, и помогли бы. Здесь есть социальные работники, они нам звонили, расспрашивали о профессии, дипломах, хотим ли мы работать актерами. Мы, конечно, сказали «да», но в какой театр нас могут устроить? Да и мы с мужем решили, что не очень хотим в театр.
Почему Хитрик не хочет играть в театре
– Но в Беларуси вы с мужем не только зарабатывали, но и жили творчеством: театром, музыкой. «Без творчества совсем никак» – это ваши слова. А как сейчас?
– Когда еще только планировали переезд, мы думали пойти попробоваться в известный местный театр «Гешер», который много лет назад открыли в Тель-Авиве российские иммигранты. Но решили, что нет: если начнем играть, снова вечерами нас не будет дома, а это то, о чем я так сожалела в Минске. Я считаю, что ребенку нужны родители. Мы переехали ради Степки и будем делать все ради него.
– Но у вас сейчас тоже творческая работа: 14 сентября вы открыли в Раанане театр книг для детей «Дом черной совы». Расскажите, что за театр книг такой и кто его посещает?
– Это 22 квадратных метра счастья! Мы с мужем рискнули и за те средства, которые у нас были, сняли маленькое помещение в центре нашего городка. Назвали его «Дом черной совы». Пока там есть только маленькая библиотека и театральная студия. Сейчас мы репетируем спектакль.
У меня 7 театральных групп, их посещают дети от 4 до 9 лет. Группы маленькие, максимум по 5 человек, чтобы учитывать индивидуальность каждого: детки же разные, у всех своя энергетика, свой ритм.
Мы читаем с ними книги, много разговариваем, фантазируем, очень много обсуждаем внутреннее состояние ребенка. Если ребенок тебе готов рассказать самое плохое и самое хорошее, принести тебе каждый свой новый синяк – это степень доверия. Как только ребенок начинает тебе доверять, из него можно вылепить очень многое. Не насильственным способом – «ручку вверх, ножку вниз», – а именно чтобы из него это «шло».
– Это работа, приносящая доход, хобби для души или идеальное сочетание первого и второго?
– Пока о доходе речи нет, пока речь про раскрутку чего-то нового. Я сейчас стремлюсь к тому, чтобы «отбить» аренду (ведь аренда страшно дорогая) и чтобы хотя бы что-то вообще осталось. А мой муж, пока я здесь мечтаю, вынужден «пахать» на семью и подрабатывать где только может. Вообще, он настоящий молодец, наш папа.
В Израиле у меня возникло огромное восхищение своим мужем. Разумеется, я всегда его любила и, как любой человек, для ближнего сделаю все. Но сейчас вижу в нем не просто любимого мужа, разного, всякого, но также большую опору.
– В Беларуси вас знают не только как актрису, но и как певицу, лидера музыкальных групп «Детидетей» и «S°unduk». Вы на днях написали в соцсетях: «Я снова в музыке». О чем это? Может быть, чем-то порадуете поклонников?
– Этот период адаптации и стресса был затяжной и очень сложный. Я даже не могу сказать, что он полностью завершился. После переезда я более полугода ничего не писала, и для меня это катастрофа. Мне казалось, что «я как я» кончилась. Что здесь началась новая жизнь и новая я – и началась без музыки. Я сильно переживала по этому поводу.
А недавно какие-то штуки стали потихоньку всплывать в голове, и я так загорелась… Я очень хочу приехать, но понимаю, что сейчас бросить семью хотя бы на неделю – чтобы отрепетировать с группой, сделать все красиво и правильно – я не имею права. Ведь мы здесь совсем одни, у нас нет денег на нянек (да и не нужны они, мама – это мама). Но я не беру своих слов обратно. Это моя мечта: приехать и в родном театре сделать концерт.
А пока… Вот с мужем недавно записали маленькую песенку «Гимн черной совы» – к открытию нашего театра книг. Это наша первая запись в Израиле, естественно, в домашних условиях, без профессиональных инструментов. Недавно в Израиль переехал известный музыкант Александр Хавкин (белорусский звукорежиссер, бывший скрипач группы «Крамбамбуля». — РС), и мы собираемся с ним встретиться – может, что-то придумаем интересное вместе.
Про сына Степу и детей с особенностями
– Вы переехали ради сына. Но еще в 2015-м говорили в интервью, что «за год произошли огромные изменения: люди, которые не знают про Степин диагноз, в том числе и врачи, видят обычного мальчика». Может, и в Беларуси Степе помогли бы?
– Одно дело – найти хороших педагогов, видеть самой, как здорово Степа развивается (и прогресс действительно очень большой). Но проблемы есть, они никуда не исчезнут – в любом случае какие-то из них останутся. Но здесь иное отношение к этому со стороны других людей…
КАЖДЫЙ РАЗ, КАК МЫ В МИНСКЕ ВЫХОДИЛИ ПОГУЛЯТЬ ВО ДВОР, РОДИТЕЛИ, КОГДА ВИДЕЛИ СТЕПИНЫ ОСОБЕННОСТИ, ПРОСТО ЗАБИРАЛИ ДЕТЕЙ И УХОДИЛИ.
Притом что Степа никогда не был агрессивным, и не бегал голым, и не бросал никому в лицо песок. Он впадал в истерики, мог просто сидеть и сыпать перед собой песок или катать машинку туда-сюда, не играл в игры, когда ему было три года. И все родители забирали своих детей – горка пустела. Был аншлаг – и вдруг стало пусто.
Я ежедневно получала дозу такого вот «позитива». И каждый раз, когда видела, как от Степки шугаются, наблюдала агрессию и злобу в отношении своего ребенка или других детей с особенностями, – я в эти моменты почти умирала. Я теряла веру в людей.
Звучит банально и очень пафосно: «вера в людей». Но я действительно тот человек, который не понимает этого мира, если не любить людей. Зачем тогда этот мир нужен? Для чего? Для себя любимого? Не понимаю. И не хочу понимать. Я знаю точно, что людей любить надо, но иногда я… теряла такую возможность.
– В Израиле такого отношения к детям с аутизмом нет?
– Нет, в Израиле вообще этого нет. Дети здесь – самые главные человеки.
Когда прихожу на какую-нибудь проверку со Степкой, могу спокойно сказать, что у меня сын с особенностями, – и там сразу улыбаются, гладят его по макушке и говорят: «Эй, все замечательно, все мы особенные!» Здесь врачи тебя успокаивают, обращают внимание на хорошее, и ты сам начинаешь думать позитивно: «Да, мой сын молодец, он умеет!» У тебя расспрашивают про его друзей, любимые игрушки, игры, про все-все – и кажется, что они действительно очень хотят знать все о твоем ребенке, дружить с ним, готовы горы для него свернуть.
– Степа пошел в обычную или специализированную школу?
– Степка учится в обычной школе, в которой есть интегрированный класс. Выглядит это так: есть главное здание школы и возле него, справа и слева, отдельные маленькие. Снаружи они выглядят довольно скромно, но внутри все уютненько, у каждого отдельная доска, своя парта. Обучение в школе бесплатное.
В классе 8 детей и четверо взрослых – два педагога и два воспитателя. Тьюторов и сопровождения у нас нет, так как класс маленький. Но если бы я сказала: «Хочу, чтобы он учился с другими детьми», – здесь это абсолютно не проблема, он пошел бы в обычный класс, и там у него был бы личный тьютор, который бы сопровождал и помогал. Но окунать ребенка в настолько стрессовые условия только потому, что я мечтаю, чтобы он учился в обычном классе, – я еще не сошла с ума.
– Как Степа чувствует себя среди других детей?
– У него была очень сложная адаптация. Он пришел в класс, где все говорят на иврите, и у него первое время просто «сорвало крышу». Были истерики, он толкал учителей, не хотел вообще ничего. Было тяжело, я говорила: «Зачем мы сюда приехали? Здесь все еще хуже, поехали домой!» Но потихоньку, помаленьку… Теперь у него появился лучший друг, мы ходим к ним в гости, а они к нам приходят. Все Степу любят. Он, правда, пока плохо разговаривает на иврите, но еще не прошло и года.
Про адаптацию и тоску по родине
– А для вас бросить привычную жизнь, начать все с нуля в чужой стране было большим стрессом?
– Я всегда думала, что я человек терпеливый, что, если нужно покорно «выдержать боль», я сумею это сделать, но Израиль словно взял и показал все мои слабые места. Здесь надо было вообще жить по-новому. Все-все по-новому. Было очень тяжело.
Мне ужасно сложно дается иврит: иногда кажется, что никогда не пойму ни одного человека. И вообще, это не моя квартира, это не мое, здесь нет ничего, что я люблю: любимых мест, моих друзей – ничего нет. Хочется в театр, на сцену, мечтаю про концерт S°unduk – я периодически срываюсь, плачу. Лишь при Степе натягиваю на лицо улыбку, даже если абсолютно не хочется этого делать.
– Скучаете ли по Беларуси? Кого и чего больше всего не хватает?
– Я сильно скучаю по людям. Для меня страна – это люди. Любимые люди; люди, которые тебя понимают. И эта любовь останется со мной навсегда. А вот так сказать «я скучаю по Беларуси» не могу. Я, наверное, не патриотка.
Страна – это просто большое количество людей, которые либо любят друг друга и делают страну сильной, либо уничтожают друг друга и делают страну слабой. А истреблять друг друга можно не обязательно физически, можно и морально. Что такое страна? Это и те люди, которые кричали, что мой сын выродок. Может быть так, что горячо любишь своих людей, свою работу – но соберешь вещи и свалишь из этой страны. И я считаю, что это не слабость.
– Израиль – это навсегда? Думаете ли о том, чтобы вернуться?
– Вернемся ли мы – я не знаю, никто не знает. Мне тяжело здесь, Израиль пока не мой дом, и я не знаю, станет ли когда-нибудь им. Здесь миллиард проблем, которые я пока даже не знаю как решить. Я ужасно истосковалась по семье (по сестре, маме, брату), по родным, близким и добрым белорусам, по белорусскому языку, по сцене. По всем тем, кого я встретила и нашла за свои 38 лет.
Но я буду цепляться за эту страну. Я хочу, чтобы мой ребенок жил в таком обществе, потому что не знаю, когда этот опыт перейдет странам постсоветского пространства. Постараюсь, оставаясь здесь, приезжать и привозить вам какие-нибудь интересные истории. Будем видеться и обниматься.
Нейрохирург, окончивший минский мединститут и эмигрировавший в Россию: Треть моих однокурсников разъехалась - в Россию, Германию, Канаду
Многие выпускники белорусских медицинских вузов со временем выбирают себе другую профессию. А из врачей, отважившихся и в дальнейшем блюсти клятву Гиппократа, хватает тех, кто в силу различных обстоятельств решил применить полученные знания за рубежом. Своей историей с Modus vivendi поделился выпускник Минского мединститута, врач-нейрохирург высшей категории, кандидат медицинских наук Павел ГОМАН, который 16 лет назад поехал искать счастья в Санкт-Петербург да там и остался.
- Довольны ли вы полученным в Беларуси высшим медицинским образованием?
- Проблем с базовыми знаниями у меня никогда не было - довольно уверенно чувствовал себя сразу после переезда в Россию. Мединститут - один из самых сложных вузов, и как минимум первые годы учебы практически все свободное время я проводил за специальной литературой, в анатомичках и т.д. Иначе можно было спокойно вылететь из института. Не знаю, как сейчас, а в мое время медики были самыми «забитыми» студентами.
Но проблема любого нашего вуза (медицинского, технического, гуманитарного) в том, что после окончания учебы молодой специалист выходит не готовым к практической работе.
Да, мы получили большой объем знаний, но без постдипломного образования обойтись невозможно.
К примеру, в Америке в резидентуре по нейрохирургии необходимо учиться 5 лет, наша же ординатура - жалкое подобие резидентуры по требованиям и объемам, что предъявляются к будущим нейрохирургам. Мы сильно отстаем от развитых стран, особенно от Америки. Нейрохирургия - высокотехнологичная специальность, там каждое движение прописывается. Люди занимаются нюансами, а мы, по сути, копируем.
Вместе с тем в той же России за последние 10 лет уровень нейрохирургии значительно вырос: Москва и Питер всегда были вне конкуренции, но в стране построили 5-6 новых центров нейрохирургии - в Тюмени, Новосибирске, Сургуте, других городах.
- А что в Беларуси?
- Знаю, что в РНПЦ «Неврологии и нейрохирургии» проводится большое количество высокотехнологичных операций с очень хорошими результатами. Единственное, создается впечатление, что белорусские нейрохирурги мало участвуют в различных конференциях.
ПРОБЛЕМЫ АДМИНИСТРИРОВАНИЯ
- Как вы попали в Россию, была ли возможность остаться на родине?
- Нейрохирургия - одна из самых сложных специальностей в хирургии, но во время учебы в мединституте циклу нейрохирургии выделили всего неделю - за этого время невозможно получить даже минимальное представление о специальности. Поэтому во время учебы я ходил в кружок академика Федора Олешкевича - ученика Эфраима Злотника, которого считают одним из основателей советской школы нейрохирургии. Изучал, участвовал в конференциях, на 6-м курсе мединститута готовился к интернатуре на базе 5-й клинической больницы. У меня были рекомендации, но когда подошло распределение, выяснилось, что свободных мест нет. Подал документы в интернатуру по общей хирургии, а затем - в институт им. Поленова в Санкт-Петербурге.
Тогда был очередной объединительный процесс России с Беларусью, и мне повезло - меня взяли в Питере в ординатуру. Поступил на бюджет, отучился, впоследствии защитил кандидатскую диссертацию и продолжаю работу в российской медицине.
- А какова судьба вашего курса?
- Наверное, треть моих однокурсников разъехалась - в Россию, Германию, Канаду. Правда, не знаю, устроились ли они там по профессии. Из оставшихся на родине примерно треть сменила специальность: кто-то работает в парамедицинском бизнесе, кто-то вообще завязал с медициной.
Профессия врача, несмотря на сложность учебы и чрезмерную ответственность, отнюдь не престижна - маленькие зарплаты, подогреваемое СМИ неуважение, потребительское отношение к медицине со стороны пациентов.
- Еще одна из проблем белорусской медицины - излишняя бюрократия: врачи уделяют ненужной писанине примерно столько же времени, сколько лечению пациентов. В России по-другому?
- Проблема схожая, причем количество бумажек, обязательных к заполнению, растет - это сильно раздражает. Кстати, в начале 2000-х я приезжал в БелНИИТО («Белорусский научно-исследовательский институт травматологии и ортопедии») к однокурснику - изучать операции на позвоночнике. И меня поразила электронная база данных, с которой там работали: бумажная работа составляла только порядка 20% от того, что могло быть.
В России в некоторых стационарах внедряются схожие системы, но при этом наличие электронной базы данных не освобождает врача от ведения бумажной истории болезни! Эффективность администрирования российских медицинских чиновников оставляет желать лучшего, а писанины становится все больше: журналы, истории болезни, обоснования, дневники, выписки и вписки, проведение комиссий по больничным листам - миллион бумажек!
- Может, это подстраховка на случай поступления жалоб от пациентов или проведения проверок со стороны правоохранительных органов?
- В основном это попытка чиновников от здравоохранения оптимизировать работу врачей, лишний раз проконтролировать, повысить эффективность лечебно-диагностического процесса. Но эти люди далеки от народа, они не знают, что на самом деле происходит в стационарах и поликлиниках. В результате их разнарядки и циркуляры только усложняют нашу работу, а не упорядочивают ее. Мне кажется, в Беларуси примерно то же самое.
ОБЩЕЕ VS ЧАСТНОЕ
- В Беларуси видна неприязнь государства к частной медицине. Сейчас, когда многие госучреждения здравоохранения перешли на оказание хозрасчетных услуг, это особенно заметно. В России дают развернуться платным центрам?
- По сравнению с Беларусью, думаю, здесь больше свободы. Сейчас, согласно разнарядкам правительства, в России пытаются переложить часть расходов на здравоохранение на самих пациентов. Это тенденция последних нескольких лет. Даже в истории болезни появилось очередное предписание: врач по просьбе пациента обязан выдать справку о том, сколько государству стоило лечение больного. Пациента постепенно готовят к тому, что медпомощь может стоить денег.
Конкуренция частной медицины с государственной, безусловно, существует. Платные центры пытаются оказывать отличные от обычных больниц услуги - другое отношение, сервис, отсутствие очередей. В придачу частники заполняют нишу, которую не могут полностью охватить госстационары - к примеру, микроинвазивные вмешательства при помощи специального оборудования.
Я 5 лет работал в платном нейрохирургическом центре и не заметил, что нас сильно зажимали или пытались прикрыть по формальным признакам. Проблемы были примерно такие же, как и у любого бизнеса: плохое администрирование, куча бумаг, большие налоги. Это мешает развиваться. К тому же чем больше расходов у платного центра, тем меньше остается на зарплату специалистам.
- Вы ушли из частной медицины по финансовым причинам?
- Меня не устраивал объем хирургической работы - я замер в профессиональном росте. Частная медицина старается минимизировать риски, а возможные осложнения в лечении больного - это убытки.
Соответственно, за большую нейрохирургию (хирургия основания черепа, операция на сосудах головного мозга и т.д.) платные центры не хотят браться. Да и мало кто из таких пациентов может оплатить соответствующее лечение.
Большая нейрохирургия везде дотируется. Параллельно она дает возможность врачам серьезно развиваться, поэтому меня и привлекла работа в большом городском стационаре.
ТУРИСТЫ-АВАНТЮРИСТЫ
- Как часто в России врачебные ошибки, связанные со смертью пациента или получением им инвалидности из-за оказания неквалифицированной врачебной помощи, получают серьезную огласку?
- СМИ любят раздувать подобные истории до невероятных размеров, при этом не имеет значения, где это случилось - в государственной клинике или частной (госучреждениям даже больше достается). На уровне администрации случай попытаются замолчать, но любой человек может рассказать об этом в Интернете, задействовать газеты, подключить другие связи. На самом деле многие из таких историй высосаны из пальца - зачастую проблемы происходят по не зависящим от врачей обстоятельствам.
- Минздрав Беларуси гордится постоянным ростом продаж медуслуг нерезидентам РБ, считая медицинский туризм перспективным экспортным направлением. Котируется ли на самом деле белорусская медицина у тех же россиян?
- Я не слышал, чтобы люди из Москвы или Питера ездили оперироваться в Минск. Хотя знакомые из БелНИИТО в свое время рассказывали о пациентах из российских регионов. Мне же, наоборот, известны случаи, когда белорусы ездили на лечение в тот же Санкт-Петербург. Тем более что после создания Таможенного союза белорусы имеют право на получение в России бесплатной медицинской помощи.
У россиян же медицинский туризм больше ассоциируется с поездками на лечение в Германию, Израиль. По ряду причин обеспеченные люди не доверяют постсоветской медицине - в первую очередь это касается качества оказания медпомощи. К сожалению, такие показатели, как количество проведенных врачом операций, количество положительных результатов у нас занимают последние места. В России в моде другие критерии: сколько дней пациент провел в стационаре, финансовые результаты и т.д. При таком подходе доктор может работать длительное время, часто допускать осложнения у пациентов и при этом комфортно себя чувствовать. Я думаю, это сохраняется во всех постсоветских странах.
Средний уровень медицины у нас ниже, чем в европейских странах, Америке. Любая область, если в нее не вкладывать деньги, начинает деградировать. Если в тех же Штатах из их триллионного бюджета на медицину тратится 5-6% ВВП, то в России эти показатели фактически в 2 раза меньше. Поэтому американцы впереди планеты всей, а у нас многое делается на энтузиазме.
Да и отбор в Штатах серьезный: в лучшем случае каждый третий заканчивает резидентуру и получает право практиковать. Нашему же выпускнику максимум, чего можно добиться в Америке, - работать физиотерапевтом. Шансов пробиться в хирургию крайне мало.
ПОЧУВСТВОВАТЬ РАЗНИЦУ
- Сколько стоят в Петербурге платные услуги? Сильно ли отличается ценник от предложения белорусского РНПЦ «Неврологии и нейрохирургии» для иностранных граждан?
- При нынешнем курсе доллара в России белорусский ценник значительно выше, чем в Петербурге. В основном это касается диагностики. К примеру, если у вас консультация кандидата медицинских наук стоит $53, у нас - порядка $30. МРТ в Беларуси, судя по прейскуранту, запредельных денег стоит: МРТ отдела позвоночника - $240, головного мозга с сосудами - $640. В России - $100 и $200 соответственно. Стоимость оказания врачебных услуг примерно одинаковая, но цены на обследование - перебор.
Хотя мировые цены порой не идут ни в какое сравнение ни с российскими, ни с белорусскими. Был случай, когда человек сделал в Питере снимки, на которых нашли опухоль головного мозга (услуга стоит $100-150). Не поверил результатам, поехал в Швейцарию и за такое же обследование с таким же результатом (правда, больше снимков одного и того же с разных ракурсов) заплатил 2,5 тыс. евро. Разница в цене - степень недоверия отечественной медицине в России.
- Насколько у вас сильна конкуренция между коллегами? Способны ли врачи из госмедицины на подковерные игры ради высокой должности?
- Включение в России административного ресурса - сплошь и рядом. Мне кажется, в Беларуси все происходит более справедливо: люди меряются своими профессиональными навыками. Здесь же сильно развита клановость. Поэтому часто назначения на хорошие должности происходят по звонку из высоких кабинетов.
- Вы следите за состоянием дел в белорусской медицине?
- Мне кажется, что в ней происходит определенный застой - маловато креатива. Но это только взгляд со стороны, могу ошибаться.
- Что должно случиться, чтобы вы вернулись?
- Это маловероятно: я здесь прижился, обрусел - в Беларусь приезжаю скорее в гости, чем домой. Да и семья в Беларусь не поедет, даже если вдруг захочу вернуться.
Евгений Кечко