Боль терпеть нельзя. Как в Беларуси помогают больным на последней стадии рака
В 2017 году от рака в Беларуси умерли более 17 тысяч человек. Безусловно, многим из них и их родным оказывали паллиативную помощь. Когда онкологическая болезнь прогрессирует и вылечить ее уже нельзя, пациенту, которому осталось не так много, очень важно прожить этот отрезок жизни достойно.
Ольга Мычко сегодня депутат Палаты представителей и на общественных началах Генеральный секретарь Белорусского общества Красного Креста. Она 11 лет была главным врачом больницы паллиативного ухода «Хоспис», создав это учреждение фактически с нуля. Это было первое такое учреждение в стране для взрослых. Ольга Мычко рассказала СМИ, как работает система паллиативной помощи, почему онкобольным нельзя терпеть боль и что мы можем улучшить.
«В Беларуси 73% пациентов, нуждающихся в паллиативной помощи, — онкобольные»
— Мы часто слышим это выражение — «паллиативная помощь». Но что это такое?
— Это помощь любому человеку, у которого есть проблемы со здоровьем. Прежде всего эта помощь нужна для того, чтобы обеспечить человеку качество жизни. Эта помощь состоит из четырех компонентов и включает в себя медицинский аспект. Ведь если мне больно или меня тошнит, то какое же это качество жизни?
Паллиативная помощь состоит и из социального аспекта: простыми словами, важно, чтобы у человека была крыша над головой, чтобы ему было не холодно, чтобы была еда. Еще два аспекта паллиативной помощи — психологический и духовный. Как бы то ни было, мы все — люди духовные, и нам есть о чем подумать, когда мы знаем, что жизнь скоро закончится.
Термин «паллиативная медицинская помощь» в белорусском законодательстве появился в 2014 году. Это и можно считать датой, когда направление стало самостоятельным, фактически выросло из волонтерского и факультативного направления. И основной момент в дефиниции «паллиативная медицинская помощь» то, что все сервисы, которые должны обеспечивать качество жизни человека и его окружения, притягиваются к медицинской помощи. Медицинская помощь здесь как гвоздь программы.
В паллиативной медицине специалист вникает в проблемы человека, а не диагноза. Потому что в такой помощи нуждаются и онкобольные, и пациенты с сахарным диабетом, люди после инфаркта и инсульта… По европейской статистике, 377 человек на 100 тысяч населения нуждаются в паллиативной помощи. В Беларуси 73% таких пациентов составляют онкобольные. Поэтому у нас паллиативная помощь взрослым и началась с помощи пациентам с онкологическими заболеваниями.
Рак — это уникальная болезнь. Люди даже больше боятся не заболеть, а испытывают страх перед мучительной смертью. С другой стороны, человек, зная, что у него последняя стадия рака (когда уже провели все возможное лечение, а болезнь все равно прогрессирует, и дают прогнозы, сколько ему осталось), еще может подготовиться к уходу. У него есть время завершить все свои дела, проститься и извиниться.
За рубежом паллиативную помощь на терминальной (последней. — Прим. СМИ) стадии заболевания называют помощью в конце жизни — end of life care. И эта система в первую очередь подразумевает контроль симптомов: чтобы человека не тошнило, ему не было больно, у него не зудело и не воняло, чтобы человек мог нормально спать, общаться с близкими людьми, иметь приятное окружение и, самое главное, сохранить свое достоинство. Даже в такой ситуации человеку важно быть автономным и сохранить за собой право принимать решения, иметь право выбрать место, где ему быть: в больнице или дома, когда для этого созданы определенные условия. Потому что если я хочу быть дома, значит, кто-то должен мне подать воды, помочь с гигиеной, поменять тот же памперс, адекватно обезболить.
— Что сегодня есть в стране для взрослых в плане паллиативной медицинской помощи?
— У нас работают 15 хосписов и стационарных учреждений паллиативной помощи. Сегодня это больше 320 коек на всю страну.
— Это мало?
— Мировой норматив — 50 коек на 1 млн человек, этот норматив актуален и для нас. Получается, что сегодня в Беларуси 41,1 койка на 1 млн человек. Но это без коек дневного пребывания, а у нас же есть еще и такие отделения — 30 коек, куда пациенты могут приходить в течение дня, а вечером уходить домой.
И на самом деле, не надо сегодня всех укладывать на койку, когда у нас есть ресурсы и возможность организовать оказание помощи дистанционно или с периодическим контролем пациента на дому. Ведь в стране работают девять патронажных служб. То есть на 400 тысяч населения у нас есть один врач, пять медсестер и психолог. И уже врач после знакомства с пациентом может расписать ему лечение и отдать его под опеку выездной службы.
— Девять патронажных служб и 15 хосписов на всю страну — неужели этого достаточно, учитывая, как растет количество онкобольных…
— Оно растет, но и онкологи тоже знают, что делать с симптомами пациента в плане паллиативной помощи. Они тоже с этим работают.
— Мы с вами живем в Минске, и здесь возможности одни, но как организована паллиативная помощь в регионах?
— В каждой области есть внештатный специалист по паллиативной помощи и структура оказания этой помощи. В основном люди, нуждающиеся в такой поддержке, обращаются за обезболиванием. И система выстроена так, что участковый терапевт обязан знать, как лечить боль и как правильно назначить это лечение. Другое дело, что у некоторых врачей может быть страх перед тем, как назначить сильное наркотическое обезболивающее онкобольному. Но если человеку больно? Ведь есть признаки, как оценить эту боль и определить, симулирует пациент или нет. При онкологическом заболевании обмануть трудно.
«Чем больше терпишь боль, тем больше этот костер разгорается»
— Если взять онкобольных, которые нуждаются в паллиативной помощи, кому может понадобиться обезболивание?
— Болевые синдромы могут появиться уже на первой стадии заболевания. Иногда причиной обращения к врачу и является боль. От 75% до 100% пациентов с последней стадией рака имеют в той или иной степени выраженные болевые синдромы. И эта боль просто анальгином не лечится. Из практики работы хосписа, которым я руководила 11 лет, около 95% больных нуждались в лечении боли.
— Как оценить силу боли, которую могут испытывать онкобольные?
— Боль оценивается по шкале в десять баллов. Как правило, роды — это восемь баллов. Если человек не спит ночью из-за боли, мы говорим, что это боль выше трех баллов. Боль в десять баллов сравнивают с ситуацией, когда во время автокатастрофы происходит размозжение конечностей, ты теряешь сознание, но еще успеваешь прочувствовать, как болит. Так вот у онкобольных боль может достигать десяти баллов.
Самое главное, боль терпеть нельзя. Онкологическая боль коварна тем, что чем дольше ты ее терпишь, тем больше этот костер разгорается, тем больше включается других антистрессовых систем защиты в организме человека. Но легче потушить маленький костер, чем большой пожар.
— Я читала, что по итогам доклада международного Комитета по контролю над наркотиками, среднее медицинское потребление наркотических средств на 2009 год у нас составляло 156 условных доз на один миллион человек в сутки. При этом в европейских странах речь шла про тысячи. Изменилось ли что-то в этом плане?
— Ситуация изменилась. По данным за 2016 год у нас 456 условных доз. Как видите, продвинулись значительно. И честно говоря, страна препаратами обеспечена. Но вопрос в том, пользуются ли ими врачи. Среди медиков существует опиоидофобия: мол, назначу препарат, а потом мне за это что-то будет. Но если вы назначили лекарство по показаниям, и для этого есть вся нормативная база, вам ничего за это не будет.
С другой стороны, есть опиоидофобия и со стороны пациента. Часто родные больного со слезами просят не назначать наркотические обезболивающие и говорят, что человек из-за этого станет наркоманом. Люди не понимают разницу, когда наркотическое вещество действительно может быть опасным в плане зависимости.
Человек, у которого боль, никогда не станет наркоманом, потому что доза лекарства адекватна боли. Техники подбора обезболивающих препаратов, особенно наркологических, предполагает титрование, когда лекарство добавляют по чуть-чуть, чтобы человек не чувствовал боли.
— Но то, что чаще стали использовать обезболивание, — это хорошо?
— Это очень хорошо, потому что когда начинал работу минский хоспис, у нас кроме морфина в инъекциях не было ни одного неинвазивного наркотического лекарства. То есть не было ни таблеток, ни пластырей. Сегодня эти препараты появились, и они доступны.
— Выдаются ли обезболивающие препараты онкобольным на дом?
— Да. Безусловно, могут быть ситуации недопонимания, когда врачи думают, что их за это накажут, поэтому опасаются выдавать. Но сейчас градус накала в плане правильного использования лекарства по назначению в целях обеспечения жизни без боли немножко снизился.
— А что помогло?
— Развитие паллиативной помощи. Ведь когда-то вопрос стоял вплоть до бойкотирования некоторыми врачами: я не буду это выписывать, потому что вдруг он наестся этих таблеток и умрет, а меня посадят. Но так можно и антибиотиков наесться и погибнуть. Ведь когда болит, у человека могут возникнуть мысли об уходе из жизни, а когда снимают боль, то жизнь кажется еще и ничего.
У нас был пациент с раком предстательной железы с метастазами, и у него был такой болевой синдром, что он не мог встать и лежал скрючившись в эмбриональной позе. Но когда обезболили с помощью пластыря, который наклеивают на три дня, он смог встать и пойти в лес за грибами.
Да, пациенты получают обезболивающие в той дозе, которая адекватна их состоянию, да, есть медицинский контроль, да, необходимо наблюдение, тебе их не выпишут на полгода вперед, естественно. Но это оправдано, потому что болевые синдромы при прогрессировании заболевания нестойкие, они нестабильные, боль может нарастать — и дозу нужно корректировать.
— Сколько стоит государству и нам, как налогоплательщикам, паллиативная помощь?
— Мы просчитывали в 2015 году, что один день в хосписе обходится в 35 долларов, отделении дневного пребывания — в 21 доллар, выезд патронажной службы — в 3 доллара. При этом стоимость выезда бригады скорой помощи к такому пациенту стоила тогда 28,6 доллара.
«Родные проходят те же стадии стресса, что и пациент»
— Представим, что человек узнал, что у него рак. Ему сразу нужно идти к психологу?
— Мне кажется, что мы все нуждаемся иногда, а некоторые всегда, в помощи психолога. Это зависит от нашей стрессоустойчивости. Даже самые крепкие люди страдают, но иногда просто из-за гордыни не идут к психологу. Работа с онкопациентами — это целая наука. Надо знать, как человеку справиться с отрицательной информацией. И реакция на нее у всех разная, хотя физиология восприятия информации у всех одинаковая. Пройдя все стадии осознания информации, человек должен прийти к принятию ситуации, и психологи знают, что делать на каждой из этих стадий.
— Человек может получить эту помощь бесплатно?
— В каждом онкологическом учреждении и хосписе есть психологи. Дать таблетку, закрыть дверь и уйти без психологической помощи — это не паллиативная медицина.
— Что делать родным, когда они узнали, что у близкого человека рак последней стадии и осталось не так много времени до финала жизни?
— Родные проходят те же стадии стресса, что и пациент. Поэтому с ними тоже работают психологи. Лучше всего проблему обсуждать в команде, где кроме пациента, его родных и психолога, есть медик, волонтер и социальный работник.
— У нас это есть?
— У нас эта система работает. Понятно, что не все семь человек, взявшись за руки приезжают к пациенту домой. Такого ресурса сегодня нет, но он и не нужен. Но в целом когда пациент поступает в хоспис, каждый случай обсуждает команда специалистов.
— Родственникам объясняют какие-то вещи по психологии, например как им общаться с близким человеком?
— Это прописано в функциональных обязанностях, если говорить формальным языком. Психолог общается с пациентом и родными, иногда выступает между ними посредником, так как каждая из сторон не хочет травмировать друг друга.
— Какие бы вы могли дать советы родным онкобольных?
— Прежде всего не бояться хосписа: чем раньше вы обратитесь и получите квалифицированную помощь и информацию о том, как вам жить, тем будет лучше вашему близкому и вам. Но многие в такой ситуации наоборот замыкаются, хотя нужно быть более открытыми. Только так можно получить больше информации и помощи.
— Понятно, что за последние годы произошел сильный прогресс в плане паллиативной помощи в стране. Сейчас, когда вы уже не руководите хосписом и можете посмотреть на ситуацию со стороны, что бы улучшили?
— Мне кажется, нам не хватает специалистов по паллиативной медицинской помощи, чтобы была именно такая узкая специальность. Мы научились замечательно лечить, у нас колоссальный опыт, люди стали жить дольше с накопленным количеством заболеваний, но медицина качества жизни у нас еще не до конца развита. На Западе существуют отдельные клиники паллиативной медицины. Это больницы, на базе которых есть научная кафедра. Кафедры паллиативной медицины у нас нет.
— Насколько сложно работать в паллиативной медицине?
— В Америке врачи паллиативной медицины работают по циклам: два месяца оперируют, два — в химиотерапии, два — в паллиативном отделении. Работать в этом направлении очень тяжело, там люди испытывают колоссальное эмоциональное выгорание. Ведь когда ты отдаешь, ты должен что-то получить взамен. А тут ты видишь, что как бы ты ни старался, все равно пациент уходит из жизни.
Первые годы работы в хосписе я искала для себя, за что мне зацепиться, где мой якорь, чтобы понять, что я все делаю не напрасно. И для себя я нашла: важно осознавать то, как мы помогаем близким пациента. Многие после того, как их родной уходил из жизни, оставались у нас в хосписе волонтерами и помогали другим. Так я нашла смысл.
— Когда я готовилась к интервью, прочла новость о том, что в Австралии скорая везла умирающую женщину в отделение паллиативной помощи. Эта женщина хотела, возможно, в последний раз увидеть океан, и медики ее отвезли на пляж. Это фото собрало кучу лайков в интернете, и все писали, какие врачи молодцы. У нас такое возможно?
— У нас скорая помощь к морю не повезет, но на возможность исполнить последнее желание человека внимание обращают. Бюджет не может предоставить возможность съездить умирающему на море, к сожалению, но есть возможность организовать это через социум. В этом могут помочь те же волонтеры, гуманитарные фонды, неправительственные организации.
Наталья Костюкевич / СМИ
Рак на ранних стадиях не выявишь без обследования на компьютерном томографе - но не все врачи в Беларуси это знают
В Беларуси при росте числа онкологических больных снижается смертность от рака. Однако прорыва в лечении онкологии нет, считают специалисты.
Важнейший итог государственной программы профилактики, диагностики и лечения онкологических заболеваний на 2011-2014 годы — снижение смертности при росте заболеваемости. Об этом сообщил главный внештатный онколог Минздрава — директор Республиканского научно-практического центра (РНПЦ) онкологии и медицинской радиологии имени Александрова Олег Суконко.
В 2014 году раком заболели 45 222 жителя Беларуси, это на 1500 больше, чем годом ранее. Умерло от новообразований 17 309 человек (17 353 в 2013 году).
Олег Суконко сообщил, что 56,3% всех смертей происходит от рака бронхов и легких, желудка, колоректального рака, рака молочной железы, поджелудочной и предстательной желез.
В Беларуси показатель отношения смертности от злокачественных заболеваний к заболеваемости сравним с таковым в развитых странах.
По данным за 2012 год, в Беларуси этот показатель составлял 36,3%. Для сравнения: в России — 53,3%, Великобритании — 40,3%, Германии — 35,5%, США — 35,2%.
На 100 тыс. населения показатель заболеваемости в Беларуси составил 477,6, а смертности — 165,6. В 2005 году цифры были принципиально другие — 385,3 и 188 соответственно. Улучшается одногодичная выживаемость. В 2005 году в течение одного года после установки диагноза умирало 31,7% пациентов, в 2010-м — 27,3%, в 2014-м — 22,4%.
«Результаты у нас неплохие, но прорыва у нас нет. Заболеваемость растет, смертность мы сдерживаем на том же уровне колоссальными усилиями. На учете увеличивается количество больных, по сравнению с 2002 годом — на 63%», — отметил Олег Суконко.
Поздняя выявляемость рака — бич отечественной медицины
Почему же нет прорыва? Ведь РНПЦ оснащен современной аппаратурой. Здесь работают высококлассные специалисты, в каждой области и некоторых крупных районных городах есть онкодиспансеры. Служба укомплектована относительно неплохо. В областных центрах есть линейные ускорители для проведения лучевой терапии, проблема химиотерапии решена.
Меж тем, если углубиться, на поверхности оказываются неожиданные проблемы, которые приводят к поздней выявляемости рака, к некачественному лечению и, как следствие, смертности от него.
Среди проблем — неспособность системы здравоохранения наладить скрининг онкологических заболеваний.
Раннее выявление и скрининговые программы являются основой для прорыва в борьбе с раком», — подчеркнул главный научный сотрудник отдела организации противораковой борьбы РНПЦ онкологии и медицинской радиологии профессор Александр Машевский.
По его словам, одной из причин того, что больные раком выявляются уже на 4-й стадии, является формальный подход к медосмотрам и недообследование при наличии жалоб.
«Рак на ранних стадиях не выявишь без обследования на компьютерном томографе. Флюорография — это отживший метод. Не зря в учреждения здравоохранения разного уровня поставили компьютерные томографы. При подозрении на бронхит, пневмонию и прочее надо сделать КТ. В онкологии про флюорографию забудьте», — говорит Олег Суконко.
Остается проблемой выявление рака, который виден при осмотре — так называемой визуальной локализации. «Запущенные формы стали выявляться реже, однако проблема остается», — отмечает Александр Машевский.
Так, в 2014 году в 3-й и 4-й стадии визуальный рак был выявлен в Беларуси в 16,4% случая, а в 2011 году — 17,1%.
Таким образом, по мнению специалиста, «традиционно основной причиной запущенности заболевания является формальный подход к профилактическим осмотрам, низкая онкологическая настороженность со стороны населения, врачей неонкологического профиля и несоблюдение требований, предъявляемых к диспансерному наблюдению».
Лучевую терапию получает около 40% онкологических пациентов
Что касается лечения, то успехи у онкологической службы есть и в хирургическом лечении, и в лучевой, и в химиотерапии.
Лучевую терапию в Беларуси получает около 40% онкологических пациентов. Но это значительно меньше, чем в экономически развитых странах, сообщил внештатный специалист Министерства здравоохранения по лучевой диагностике и терапии Георгий Чиж.
Лечебные учреждения страны используют 17 дистанционных гамма-аппаратов, 14 линейных ускорителей и столько же брахитерапевтических аппаратов.
10 из 17 установок эксплуатируются уже более 15 лет, морально и физически устарели и требуют замены, отметил Георгий Чиж.
По его словам, удельный вес современных линейных ускорителей среди аппаратов для проведения дистанционной лучевой терапии составляет только 45%.
Такое положение вещей, заявил специалист, «не позволяет реализовывать высокоэффективные терапевтические технологии, не соответствует современным требованиям по обеспечению гарантий качества и безопасности получения терапии».
В то же время, сказал Георгий Чиж, в прошлом году закуплено два линейных ускорителя в Минский городской онкологический диспансер и по одному в Брестский и Могилевский онкодиспансеры.
Как отметил руководитель группы лучевой терапии РНПЦ онкологии и медицинской радиологии им. Александрова Павел Демешко, на линейных ускорителях в 2014 году прошли лечение 47% пациентов, а на гамма-аппаратах — 53%.
«Хотелось бы видеть другие цифры, так как в мире облучение на гамма-аппаратах не проводится», — сказал врач.
Между тем в РНПЦ онкологии и радиационной медицины в 2014 году 42,7% пациентов получили высокотехнологичную лучевую терапию (в 2013-м — 7,5%). В Гомельском областном онкологическом диспансере — 58,6% (58,3%), Витебском — 9,8% (2,1%), Брестском — 0,7% (1%), Могилевском — 0,5% (0%).
Говоря об уровне оборудования в РНПЦ онкологии и радиационной медицины, Павел Демешко отметил, что «в мире существует только один центр в США, который оснащен лучше, чем РНПЦ».
«Пациентов из областей спихивают в РНПЦ»
Затраты на противоопухолевое лечение составляют около 13% от всех затрат на лечение рака и 5% от общих затрат на лекарственные средства в мире.
«Задача № 1 — это наращивание выпуска лекарственных средств отечественного производства, в первую очередь таргентных препаратов», — сообщил Олег Суконко.
Заместитель директора по лечебной работе РНПЦ онкологии и медицинской радиологии Анатолий Мавричев сообщил, что в центре постепенно увеличивается количество курсов химиотерапии, причем более 50% — амбулаторно.
В РНПЦ приезжают со всей страны: «Меня это удивляет. Почему нельзя химиотерапию провести на местах? Людей привозят на каталках за сотни километров вместо того, чтобы оказать им квалифицированную помощь на местах».
«Это означает, что организация работы в областях плохо поставлена», — отметил Анатолий Мавричев.
Из пролеченных в РНПЦ пациентов рак в 1-й и 2-й стадии был у 561 человека, а рак 3-й и 4-й стадии — у 1340. для лечения пациентов в 3-й и 4-й стадиях необходимы огромные затраты, тогда как 1-я и 2-я стадии позволяют «провести адекватное радикальное медикаментозное лечение».
Представитель РНПЦ отметил, что обеспечение пациентов химиотерапевтическими препаратами является персональной обязанностью главных врачей.
Кроме того, отметил Анатолий Мавричев, пациенты направляются на республиканский консилиум в РНПЦ без сопровождающего врача, без сведений о наличии современных препаратов на местах. Да и рекомендации консилиума не всегда выполняются:
«Откуда мы знаем, что назначать вашему пациенту, если у нас любят отвечать, что нет того или иного препарата. Однако они должны закупаться за счет местного бюджета. Получается так, что РНПЦ зарабатывает средства и тратит на пациентов, которых должны лечить за средства, которые есть на местах».
Белорусские стандарты отстают от европейских
Последняя третья редакция национальных стандартов лечения онкологических заболеваний датируется 2012 годом. На тот момент она соответствовала европейским стандартам. Однако, говорит Анатолий Мавричев, в настоящее время «имеются существенные расхождения по лекарственной терапии онкологических пациентов в белорусских стандартах и стандартах других стран».
Европейские стандарты легко найти в интернете. «В связи с этим пациенты и их родственники к началу лечения уже осведомлены о рекомендованных схемах лечения в странах ЕС. Конфликтных ситуаций не возникает в результате довольно длительных бесед с ними».
Для приведения национальных стандартов в соответствие мировым необходимо значительно увеличить расходы на противоопухолевые препараты, а также определение молекулярно-биологических характеристик опухоли.
Кое-что можно сделать уже теперь. Например, для отказа от импортных препаратов, сказал Анатолий Мавричев, срок патентной защиты которых истекает в течение ближайших двух-трех лет, необходимо разработать механизм создания отечественных противоопухолевых препаратов-биоаналогов.
В целом же экономить на лечении рака можно, но это будет иметь негативные последствия. «Имеется прямая связь между расходами на здравоохранение и результатами лечения», — сказал врач.
Минимизация затрат может привести к большим потерям для страны, чем расходы на лечение: «Среди них затраты на медикаменты, инвалидность, временную нетрудоспособность».
Елена СПАСЮК
