Минск добровольно отказался от одного из ведущих детских оториноларингологов

Имя Олега Мазаника до сих пор представлено в списке главных внештатных специалистов Минздрава. Но с августа 2018 года что-то где-то сломалось. После этого должность зазвучала совсем буквально: Мазаника вывели из штата 3-й ГДКБ и дали понять, что система столичного здравоохранения в нем больше не нуждается.

В редакцию обратились несколько бывших пациентов Олега Мазаника. Точнее, родителей его пациентов. Суть жалобы заключалась в следующем: Минск добровольно отказывается от одного из ведущих детских оториноларингологов (хотя такой специальности со словом «детский» в справочниках нет) — надо что-то делать.

Врачи сейчас — люди неразговорчивые, а Олег Анатольевич — еще и человек с чувством собственной гордости. Поэтому он категорически отказался быть жалобщиком в начале разговора. И почти смог довести эту линию до конца.

— Все будет, конечно, хорошо. Но время не стоит на месте. Мне уже 54 года. Я же хирург — значит, осталось лет десять практики до того, как могут начать трястись руки. Вот времени мне, собственно говоря, и жалко больше всего.

— Давайте тогда отмотаем его назад.

— Я воспитывался в Минске в медицинской семье. В конце восьмидесятых окончил лечебный факультет медицинского института и по распределению пошел работать хирургом-отоларингологом в 4-ю городскую больницу. Оттуда в 1992 году перешел в 3-ю детскую больницу, где на тот момент проходила реструктуризация. ЛОР-отделением заведовала моя мама. Более того, она это отделение и запускала. В общем, она предложила руководству меня как нового заведующего. Руководство согласилось.

— Для таких ситуаций есть емкое слово — «блат». Это оно?

— Ну как сказать. С нынешней точки зрения — да, он и был. А как иначе со стороны назвать ситуацию, когда сын сменяет маму? Но в другом контексте это же можно назвать преемственностью. Для меня отделение было родным. Я там ребенком бегал по коридорам, потом студентом дежурил, наконец, вернулся в качестве заведующего.

Кроме того, не забывайте, что в 1992 году заведующий отделением детской больницы — так себе престижное место. Перспективное для развития — да. Но 25—30 лет назад врачи были обыкновенными государственными людьми с посредственной зарплатой.

— И зачем вам такое нужно было?

— Я был горд отвечать на вопрос «Кем ты работаешь?». Психологически мы, врачи, были элитой, только без денег. Священники, врачи, учителя считались носителями особых знаний. Врачей уважали безотносительно.

— Сегодня не так?

— Сегодня все изменилось. Появилась настороженность. Сейчас же врачи уже не оказывают медицинскую помощь. Обратите внимание, это уже называется «предоставление медицинских услуг». Раньше медики говорили: мы же не услугу оказываем, как продавцы. А теперь, оказалось, услугу. Я, кстати, до сих пор не понимаю, почему медицина должна оплачиваться. Я, оказывая помощь, не могу говорить о деньгах. Система здравоохранения в стране должна быть доступной и качественной — в этом я уверен по сей день.

— Доступно равно бесплатно? Это возможно?

— Считаю, что это реально. Система может быть сбалансированной.

— В каких странах такая есть?

— Не нужно искать примеры. У каждого общества свой менталитет и уровень развития. Системе здравоохранения никогда не будет достаточно денег. Она ненасыщаема в принципе.

Когда я начинал работать, в обществе был баланс. Больница занимались своим делом, поликлиники — своим. И они почти не пересекались. К нам не обращались пациенты с мелкими проблемами, если горло заболело, только серьезные случаи. Амбулаторного приема в стационарах не было в принципе.

— Это хорошо или плохо?

— Это нормально. Медицинская помощь в обществе организуется в соответствии с потребностями. Люди ходили в поликлиники и были более-менее удовлетворены. В связи с кадровым голодом ситуация стала меняться.

В 1996 году я был назначен внештатным главным специалистом комитета по здравоохранению Мингорисполкома.

— Что это давало? Дополнительную зарплату?

— Нет, это место почти не оплачивалось. Зато считалось одним из ключевых в системе. Мне это помогло наладить в стационарных условиях экстренную помощь детям и внедрить много прогрессивных методик хирургического лечения.

Мы стали развивать плановую хирургическую помощь и операции под наркозом. Вы не знаете, но раньше плановая хирургия по моей специальности осуществлялась под местной анестезией или вообще без нее, если речь шла о маленьких детях. Поднаркозная операция сложнее. И продолжительнее. Мы развивали отделение, покупали оборудование.

Особое место в моей лечебной практике занимает разработка и внедрение операций по коррекции редких врожденных пороков. Горжусь тем, что мне удалось прооперировать несколько детей с атрезией хоан, аномалиями развития носоглотки и спасти им жизнь.

Раньше дети глотали, и их не могли спасти

— Ваше имя до последнего времени встречалось в СМИ в связи с темой спасения детей от предметов, который они вдохнули или проглотили. У вас были…

— ЧП? За 20 лет ни один ребенок, который поступил в больницу живым по экстренной помощи, не умер от инородного тела. Я боялся это говорить, пока работал, чтобы не сглазить. А теперь можно.

В разных странах такая помощь организована по-разному. У нас этим традиционно занимались оториноларингологи, а не эндоскописты. Нужно было построить систему, которая была бы в любой момент готова принять из машины скорой помощи задыхающегося ребенка.

Это не только мои заслуги — работа командная, мы развивались вместе. Методикой извлечения инородных тел из дыхательных путей в Минске владеют лишь несколько врачей.

— Простите, но дети всегда глотали разные штуки, разве нет? Неужели не было школы, опыта…

— Нет таких курсов. Это не аппендицит, который ты научился удалять и можешь хорошо это делать конвейерным способом. Инородное тело — каждый раз загадка и стресс. Мы не знаем, на что идем. Сама технология очень опасная.

Раньше дети глотали, да. Всегда глотали. И умирали часто. Такое и сейчас происходит, но благодаря тому, что обслуживание развивается, работает эффективная служба скорой медицинской помощи, появился шанс довезти детей до больницы. И вот там уже у нас все получалось.

— О каком количестве детей идет речь?

— В среднем в Минске ежегодно из трахеи и бронхов удалялось 55—58 инородных тел. Плюс 18—20 из пищевода. То есть около 80 случаев в год.

— Вы на самом деле собираете все, что достаете?

— Да, вот в этой коробочке — десятки спасенных жизней.

Японцы, когда увидели эту «коллекцию», ужаснулись. Неужели такое возможно, чтобы родители не усмотрели за ребенком? У них воспитание построено на принципах безопасности.

— Вы однажды говорили, что родителей, которые допустили такую ситуацию с собственным ребенком, нужно наказывать. Это правда?

— Нет. Наказывать не нужно. Это же редкие ситуации, в конце концов. Форс-мажор для всех. Вроде бы всего под сотню случаев в год — это же не так много. Но следует постоянно напоминать родителям о том, что детям нужны безопасные условия жизни.

Вот эту косточку мы достали из мальчика, которого бабушка кормила супом: «Ой, я все протираю. А теперь ребеночек ничего не может пить, а изо рта течет слюна». Каждый случай — это битва.

Вот стоматологическая игла, которая попала в девочку-подростка, когда она лежала в стоматологическом кресле. Врач выполнял какие-то манипуляции, а потом игла исчезла. Любое инородное тело всегда переворачивается тяжелой частью вниз. Так случилось и с этой иголкой — потом девочка кашлянула, и игла вонзилась в стенку трахеи.

За границей есть разные инструменты для извлечения разных предметов. Но они стоят дорого и могут понадобиться раз в десять лет. То есть таких нет у нас. Приходится действовать универсальными щипцами.

Этот значок был с открытой иглой. Я даже не мог видеть это, когда доставал. Парню повезло, мне повезло — судьба.

— Недавно молодая мама рассказывала мне, что маленькие дети не могут поперхнуться. Мол, у них защитные механизмы какие-то работают…

— Ну как не могут… Рефлексы есть у всех, это кашель. Ну вот вам ситуация: дети всегда все пробуют, познавая мир. Да, если невкусно, малыш не начнет это жевать или проглатывать. Он может просто забыть, оставив во рту. Играет дальше. Забыл. Банальное дыхание, резкий вдох — полетело.

Нельзя отворачиваться от детей. Ни на секунду.

Пошел на повышение и ошибся

— Так я работал до 2011 года, когда мне предложили стать заместителем главного врача с перспективой позже быть главным. Да, об этом говорилось вслух. Я и согласился. Идей по организации работы было много. Одну из них мне удалось реализовать — открытие детского городского ЛОР-центра на базе 3-й детской больницы. То есть чтобы были и экстренная служба, и консультативная, и стационар. Вначале поток амбулаторных пациентов составлял 1,5—2 тыс. в год. А сейчас знаете сколько? 54 тыс.

Но сейчас я понимаю, что ошибся, согласившись на должность. Я не получил никаких преимуществ, зато лишился управления отделением. Семь лет я отработал начмедом, пока весной прошлого года меня не пригласили к руководству и не сообщили, что контракт продлевать не намерены.

Я доработал контракт до середины лета и ушел. На всех уровнях мне говорили: «Да, Олег Анатольевич, так неправильно, держитесь». А ответственные за кадровую политику ссылались друг на друга.

Я справлюсь, конечно. Но хочется, чтобы все встало на свои места. Врача сегодня так легко уволить с формальным поводом: выговор, несоответствие и так далее. Ничего такого ко мне не применили. Просто все двери закрылись.

— Уволили и уволили. Не одной больницей лечимся, разве нет?

— Да, но при этом в Минске мало мест работы для специалиста моего профиля.

— Вы нашли работу в частном медицинском центре. То есть можете продолжать практику.

— Да, меня приняли в частной медицине. Но здесь я не могу оперировать в полную силу. В коммерческих центрах разрешено выполнять небольшой перечень хирургических вмешательств. Это не реализация, это работа на зарплату.

Вы видите, что мне неловко отвечать на эти вопросы? Я привык много работать, лечить детей, быть востребованным врачом. А сейчас оказался «подвешенным» и потерял почти все профессиональное в жизни.

— Наши специалисты, по словам представителей системы, очень востребованы за границей. Не думаете уезжать?

— Я прожил здесь всю жизнь, отдал себя здравоохранению, хочу и умею в этой системе работать. И точно знаю, что не был тормозом системы. Зачем мне уезжать? Но если действительно я своей стране не нужен, тогда буду искать варианты за границей. Проблема в том, что мне не сказали четкого «нет» — предложили только должность в кабинете неотложной помощи, которую обычно занимают молодые выпускники. Простите. Я могу работать на другом уровне.