Белорусский онколог Иосиф Залуцкий рассказал о случае излечения женщины с саркомой бедра

Публикуем отрывки из выпуска передачи TUT.BY.

Известно, что каждый из нас, когда случается беда, пытается как-то понять, что в нашей предыдущей жизни на эту беду повлияло, почему это случилось. Жанна, от какой точки ты свою болезнь отсчитываешь?

От нелюбимой работы. В один прекрасный момент я поменяла любимую работу на нелюбимую. Звучит это кратко: ушла из театра. У меня была хорошая, любимая работа, но в силу социальных обстоятельств я ее бросила.

Я не пью, не курю, не употребляю наркотики. Я вообще домашний, спокойный человек. Но я очень люблю то, что я делаю, и, по-моему, это было первым кирпичиком к тому, чтобы чувствовать себя нездорово, нехорошо, нерадостно. А потом умерла мама, и через девять месяцев я попала на операцию.

Я  вспоминаю то, что было в 2004 году. Собственно, я не готовилась к операции: я пришла к доктору, чтобы он выяснил, что со мной происходит. Примерно так же, такими же словами со мной разговаривал доктор, замечательный Эдуард Эдуардович Линкевич из Первой клинической больницы. Причем, разговаривал он, я бы даже сказала, жестковато, но он, видимо, понял, что надо что-то сделать, чтобы я поняла всю ответственность ситуации. Я ему заявила: "Доктор, знаете, у меня съемки, мне некогда". Он на меня посмотрел и сказал: "Да? Ну, прервитесь на некоторое время, это не так долго". Я нагло спросила: "Сколько?". Он говорит: "Месяца полтора вас устроит? Потом подлечитесь еще – облучение, химия". Я даже не предполагала, что будет. Как Наполеон ввязалась в драку и сказала: "Хорошо, делаем, как вы скажете".

Был соблазн отказаться, но, во-первых, сын сказал: "Ты что? Какое – отказаться?". Я говорю: "А ты знаешь, что со мной будет? У меня не будет того, не будет этого, и вообще, как я буду выглядеть?". Он сказал: "Ну и что?". Ребенок к этому времени был уже взрослым человеком, учился в старших классах.

Я очень доверяю своему сыну. У него, ко всему прочему, очень хорошая школа – он закончил химико-биологический класс. Определиться с тем, что со мной происходит, помог мне сын, как ни странно. Это он первый обратил внимание, заметил и сказал: "Мама, а ну-ка, иди к доктору". Мы занимались ушу, и ребенок случайно ткнул рукой не в то место. Я, взрослая тетка, спросила: "К какому доктору мне надо идти?". Он говорит: "Мама, к гинекологу, к гинекологу". Ребенок пятнадцати лет. Он, вообще-то, программист, компьютерщик.

Я слышу разные рассказы, но я попала к доктору в два дня. В первый же день мне дали направление, и в этот же день я сидела у хирурга. Он взял пункцию, но уже по каким-то признакам, видимо, определил, что это то, о чем идет речь, и сказал: "Будем делать так, так и так". Мне даже позвонил главврач больницы: "Вы там что, боитесь? Так не бойтесь. У меня есть женщины, которые прооперировались и забыли, что это такое". Ну, а я человек легковерный: я действительно поняла из слов врачей, что я совсем скоро забуду, пройдет полтора месяца, и все будет в порядке. Это не легкомыслие: видимо, включился какой-то механизм.

С лучевой мы как-то разобрались. У меня оказался замечательный доктор Элла Новик, радиолог. Она мне объяснила, что ничего страшного не будет, никто ничего не сожжет, не поджарит. Она делает точно, быстро, очень грамотно. Но по поводу химии меня убедил не химиотерапевт. Линкевич сказал: "Что значит – не делать химию? Химию надо делать". Я сказала: "Хорошо".

Каковы вообще недостатки и проблемы нашей онкологии? Жанна, что тебе мешало в нашей онкологии? Ты уже сказала: врачи замечательные, медсестры – виртуозы.

Может быть, мне повезло. Действительно, виртуозы: меня кололи просто виртуозно, смотрели, чтобы не порвалась вена. Причем, очень деликатно с тобой обращаются, никакой грубости, тебя жалеют.

Нельзя больному все время говорить, что он болен. Я не слышала ни от одного из своих докторов: "Вы больны!". Все говорили так: "У нас осталось две недели, нам нужно успеть доделать то, то и то". – "Перед чем успеть?" - "Перед выпиской, конечно". Очень многое зависит от взаимоотношений – люди не лежат по одному, их лежит много, и больные так убийственно иногда действуют друг на друга. Я сидела перед кабинетом на перевязку у доктора и слышала разговор пациентов о том, как медсестры то ли перчатки не поменяли, то ли еще что-то не сделали, и больным раковые клетки друг от друга передают. Я хохотала. Люди в это верят, и пугаются страшно.

А сама больничная атмосфера?

Она больничная, к сожалению. Конечно, это не то место, где ты станешь работать. Но надо себя как-то уважать, нельзя плакаться без конца. Я занималась тем, что много вязала, читала.

Ты говорила, что тебе в каком-то смысле повезло: ты могла между сеансами химиотерапии отлеживаться. А обычно как?

Обычно у человека больничный, и он должен укладываться в этот больничный. Бывает по-разному, у кого какой перерыв между этими уколами, жестокими химиотерапевтическими уколами, между которыми нужно успевать прийти в себя. Человек получает больничный только на время, пока действует этот укол. Он отрабатывается, и ты выходишь на работу. Но если бы я через два-три дня выходила на работу, я бы не смогла работать. А в основном люди выходят так.

Курсы химии очень индивидуальны. Каждому по-разному назначают эту сетку. Но поскольку я не была связана жестким больничным, я устраивала себе перерывы. Между уколами могло пройти три недели или больше. Я приходила в себя, становилась на ноги. Мне так разрешили врачи.

Когда я лежала в больнице, в палату к нам привели практикантов. Я очень не люблю практикантов, но у меня они периодически появляются по моему роду деятельности. И это был первый случай в моих болезнях, когда я сказала: "Надо посмотреть – идите и смотрите". Я заметила, что ребята побаиваются. Я понимаю, что там многое на ощупь определяется, там нужно иметь пальцы, как у пианиста, но им тоже надо учиться. И после моего такого подвига наши дамы все разрешили себя посмотреть. Доктор сказал спасибо.

Жанна, была ли у тебя депрессия, связанная с раком? Как она влияет на процесс излечения? Что происходило с женщинами в твоей палате?

В жизни ты связан огромной паутиной, сетью взаимоотношений. И если эта сеть порвалась, если тебя просто бросили и предали, если ты не нужен... Этот диагноз испытывает не только тебя, но и тех, кто с тобой рядом.

Я приехала к брату, объясняла: если я умру, сделай то-то и то-то. Он меня выслушал и сказал: "Слушай, а вдруг ты не умрешь?". И после этой шуточки стало гораздо легче.

У меня не было депрессии. Меня от нее тщательно оберегали: оберегал сын, брат, тренер, который приходил ко мне в больницу. Я все время делала какие-то упражнения: засовывала ногу под пожарную лестницу и старалась наклоняться, изгибаться для того, чтобы не залеживаться – нельзя же все время лежать.

А твои подруги по несчастью?

Были дамы, которых просто приходилось взбадривать. Не секрет, что мужчина в жизни женщины значит много, и когда любимый мужчина в этой ситуации тебя оставляет, очень тяжело. Мне повезло – у меня просто никогда не было мужа, поэтому я просто проскочила. А они не проскочили. У одной из них муж ушел, узнав о диагнозе, вторая все время волновалась, как он там, бедный, без нее, но "бедный", наверное, не очень страдал, потому что приходил к ней нечасто.

Человеческие взаимоотношения очень тонкие, кто знает, что у них там дома было? Просто когда нужна помощь, хотя бы просто прийти, принести бульончик – сын мне бульончики варил с перьями… В этой депрессии участвуют, как правило, близкие люди, и, к сожалению, из такой депрессии выхода нет.

Когда ты чувствуешь себя красавицей, а потом понимаешь, что после операции ты уже не такая красавица, как была, - всякое бывает. Кто-то плачет, кто-то… Восемь баб, которые все рыдают или ругаются, - у каждой из них разная реакция. Кто первый успокоится, тот, наверное, и других будет поднимать. Нельзя опускаться.

Лучший вид поддержки – это семья.

Ты, Жанна, говорила, что у тебя жизнь очень изменилась с тех пор, как ты переболела, и, как я поняла, она изменилась в лучшую сторону.

Жизнь, действительно, очень изменилась. Во мне как будто что-то переключилось, как будто во мне была снята какая-то плотина. Нет, ничего не щелкало, все очень плавно, я бы даже сказала, вдохновенно перешло к жизни. Я начала делать вещи, которым всегда хотела научиться, но никогда на это не было времени, я боялась. Например, я научилась неплохо шить. Я всегда достаточно неплохо вышивала – теперь я делаю это профессионально. Я очень люблю вязать, стала заниматься ремонтом дома. Я научилась готовить. Я вообще боялась кухни, а тут научилась хорошо готовить.

И потом, чисто по-женски, я позволила себе пользоваться хорошей косметикой, начала носить украшения – никогда этого не делала, считала, что мне это не надо. Когда я вернулась в зал и в первый раз сделала серьезное упражнение – тренер помог мне разогнуться и сказал: "Ну все, ты добилась своего. А теперь будем заниматься спокойно".

Как ни кощунственно это звучит, у меня жизнь очень сильно изменилась именно после операции. Почему так – не знаю, но она стала моей.

Жанна, что ты пожелаешь нашим зрителям, которые сейчас столкнулись с этой бедой – со своей либо с бедой близких?

Прежде всего, идите к доктору, и как можно быстрее. А тем, кто рядом с заболевшими людьми, хочу сказать: не оставляйте своих. Своих нельзя бросать. Это проверка на вшивость. Не впускайте в себя болезнь, на каком-то этапе поверьте, что это закончится. Отрезано – и его с вами нет. И все.