Врачебные ошибки онкогинекологов
«Раннее выявление рака спасает жизнь» (тезис ВОЗ)
Чем раньше поставлен правильный диагноз и начато лечение онкозаболевания, тем больше шансов на благоприятный результат. При изучении причин ошибок в диагностике рака органов женской репродуктивной системы установлено, что они связаны в основном с отсутствием онкологической настороженности и недостаточной подготовкой врачей. Нередко молодые специалисты «грешат» из-за отсутствия должной практики, а доктора со стажем — из-за пренебрежения специальными методами исследования, полагаясь лишь на опыт. В соответствии с законодательством к врачам, умышленно или неумышленно, по халатности либо низкой квалификации допустившим погрешности в постановке диагноза, с учетом тяжести последствий, могут быть применены меры дисциплинарной или уголовной ответственности.
«Врачебное дело»
Уголовное дело, в ходе которого специалисту предъявляется обвинение в преступлении, связанном с профессиональной деятельностью, принято называть «врачебным делом». Поводом для его возбуждения могут стать факты формального, бездушного отношения к больным, безответственность при организации и проведении профилактических осмотров. Неиспользование всего арсенала возможностей для оказания необходимой медпомощи расценивается как халатность.
Статистика погрешностей при диагностировании онкозаболеваний органов женской репродуктивной системы, их последствий, применяемых мер дисциплинарной и уголовной ответственности в республике не ведется, что затрудняет анализ причин допущенных ошибок, оценку эффективности мер по борьбе с такими явлениями и не способствует кардинальному улучшению ситуации.
Показательно дело по обвинению медработников одной из ЦРБ в преступно халатном исполнении врачебного долга. По заявлению больной Н., ей не была оказана необходимая помощь при симптомной миоме, на фоне которой возник рак тела матки, распознанный лишь в критической фазе развития. В течение предшествующих 3 лет Н. побывала на приемах у разных гинекологов, которые почему-то, проигнорировав ее жалобы на слабость, головокружение, наличие кровянистых выделений, соответствующего лечения не назначили.
Предварительным следствием установлено, что Н. — медсестра гинекологического отделения — 2 раза в год проходила медосмотры. Страдала цереброкардиальной формой гипертонической болезни II степени, бронхитом, анемией. Акушерами-гинекологами диагностирован «фиброматоз матки». В предшествующие 3 года Н. 4 раза лечилась в терапевтическом отделении, но в ее амбулаторной карточке стояло 15 штампов «здорова» за подписями 5 гинекологов.
В последний год трижды подтверждались «фиброматоз» и «пост-геморрагическая анемия». Однако углубленного гинекологического исследования не проводилось. Диагностическое выскабливание было предпринято только после усиления ациклических кровотечений и постгеморрагической анемии. Гистологически выявлена аденокарцинома. В областном онкодиспансере выполнена лапаротомия. При ревизии органов брюшной полости и малого таза установлены увеличение матки до размеров 9-недельного срока беременности, сливные метастатические очаги на брюшине малого таза, параметральная клетчатка инфильтрирована с двух сторон, что делало операцию невыполнимой. Заключительный диагноз: рак тела матки IV стадии.
Областная судмедэкспертиза пришла к выводам:
1. При правильно организованном наблюдении и обследовании в условиях ЦРБ с учетом жалоб больной и онкологической настороженности врачей можно было своевременно установить диагноз рака тела матки на ранней стадии заболевания.
2. Длительные маточные кровотечения, приводившие к значительной анемизации, указывали на необходимость своевременного диагностического выскабливания слизистой полости матки.
3. Записи в истории болезни «здорова» без осмотра больной не соответствовали ее объективному состоянию.
4. Несвоевременное обследование пациентки привело к запоздалому обнаружению злокачественной опухоли в критической стадии заболевания, исключающей не только хирургическое, но и лучевое лечение.
Руководство УЗО вынесло строгие выговоры руководителям и лечащим врачам медучреждения, поставив вопрос об их служебном несоответствии. Если бы родственники больной потребовали дальнейшего судебного разбирательства, наказание было бы еще строже.
Тайна за семью печатями?
Одна из этических проблем онкогинекологии — целесообразный объем информации о характере заболевания и лечении, предоставляемый больным и их ближайшим родственникам.
Традиция ограничения объема информации об онкологическом заболевании для пациентов продиктована стремлением оградить их от психологического стресса, который чреват неблагоприятными последствиями: от иммунодепрессии до суицида. Обосновывая необходимость операции, больным сообщают о якобы предраковых заболеваниях. Сложнее объяснить назначение лучевой или химиотерапии. Особые деонтологические сложности возникают при выявлении онкозаболеваний у медработников, хотя «ложь во спасение» зачастую охотно воспринимается большинством, предпочитающим не знать диагноза и полностью полагающимся на лечащих врачей...
Больная С. (44 года) направлена в наш НИИ с диагнозом: плоскоклеточный рак шейки матки IB стадии с локализацией опухоли в эндоцервиксе. Пациентку проинформировали о развившейся у нее дисплазии шейки матки. В поликлинике НИИ «деонтологическую легенду» подтвердили, сообщив, что больной рекомендовано оперативное лечение. За год до этого женщина повторно вышла замуж; она пожелала лечиться по месту проживания.
В течение последующих 18 месяцев чувствовала себя удовлетворительно, работала. Затем контактные кровянистые выделения усилились, появились боли в левом бедре. При повторном обращении в НИИ установлена IIIB стадия рака шейки матки, на что больная заявила: если бы ей прямо сказали о диагнозе, она не отказалась бы от операции. Проведенное в полном объеме сочетанное лучевое лечение эффекта не дало. Через 2 года больная умерла.
У нас никто не сомневается в необходимости деонтологической легенды, однако опыт лечения онкобольных в экономически развитых странах говорит иное. Признается аксиомой сообщать не только родственникам, но и больным о злокачественных опухолях. Такое требование содержится в западных руководствах по судебной медицине и онкологии. В газетах США можно найти подробнейшее описание операции по поводу рака толстой кишки у экс-президента, сведения о числе метастазов в регионарных и удаленных лимфатических узлах при расширенной мастэктомии у его жены.
Лечение онкобольных в западных странах связано с точными финансово-экономическими расчетами. Качество медпомощи, ее соответствие диагнозу и степени распространения рака контролируется страховыми компаниями. Многие пациенты к оценке действий врачей привлекают юристов. Предъявляются миллионные иски, и если судом установлены факты ошибочного диагноза, нерадикальной операции, «перелечивания», удаления неизмененных органов, тяжелых осложнений после лучевой и химиотерапии, врачу грозят серьезная материальная ответственность и потеря работы. Жесткий юридический контроль над медициной оправдан. Он позволяет поддерживать высокое качество лечебной помощи.
Немало «врачебных дел» связано с переливанием несовместимой по группе или резус-принадлежности крови; абортами вне медучреждений (в том числе в медкооперативах, не имеющих специальной лицензии); с оставлением во время операции инородных тел в брюшной полости (ответственность за это возлагается не только на хирурга, но и всю бригаду, включая ассистентов и операционную сестру).
Ошибки и просчеты
Грубейшей ошибкой врачей является неоказание своевременной медпомощи при угрожающих жизни состояниях: проффузных маточных кровотечениях, перитоните и кишечной непроходимости. Опасные маточные кровотечения случаются при местно-распространенном раке шейки и тела матки, саркоме, субмукозных и «рождающихся» фиброматозных узлах, пузырном заносе и хорнокарциноме. Длительное выжидание и консервативная трансфузионная терапия не останавливают кровотечение, что приводит к развитию синдрома диссеминированного внутрисосудистого свертывания. Операция, предпринятая по ургентным показаниям, у большинства больных устраняет источник кровотечения. Если же опухоль технически неудалима (например, при раке шейки матки III стадии), кровотечение устраняется с помощью эмболизации внутренних подвздошных артерий.
Типичная ошибка — длительное выжидание при пельвиоперитоните, осложняющем лучевую терапию гинекологического рака. Источниками тазового, а затем и разлитого перитонита могут стать пиосальпинкс, перекрут ножки опухоли яичника, некроз фиброматозного или саркоматозного узла, перфорация матки при зондировании, диагностическом выскабливании или внутриполостной гамма-терапии. Промедление с операцией часто обусловлено стертой клинической картиной заболевания, когда отсутствуют классические симптомы раздражения брюшины и лейкоцитоз, а преобладают тахикардия и парез кишечника. Каждый час задержки с ургентной операцией по поводу перитонита резко сокращает шансы больного на излечение.
Особого внимания заслуживают больные с послеоперационной механической непроходимостью кишечника. Если релапаротомия выполняется не в первые часы после клинических проявлений, а на стадии развития перитонита и почечно-печеночной недостаточности, прогноз всегда сомнителен. Несвоевременная помощь онкогинекологическим больным при названных состояниях ставит под сомнение не только профессионализм врача, но и организацию лечебной помощи в стационаре вообще.
Для онкогинеколога важно четко обосновать диагноз и план лечения и зафиксировать в истории болезни. Больную следует ознакомить с предполагаемым объемом операции и его возможным изменением при лапаротомии. Необходимо получить ее согласие не только на операцию, но и на ее объем (заверенное ее подписью).
Вот фрагмент наблюдений автора, входившего в состав IV экс-пертной комиссии (в 90-х годах прошлого столетия).
Больная Н. (54 года) госпитализирована в НИИ онкологии им. профессора Н.Н.Петрова (Санкт-Петербург) по поводу миомы матки и ациклических маточных кровотечений на протяжении 2 лет. Гистологически в соскобе эндометрия выявлена железисто-кистозная гиперплазия. Назначен курс гормонотерапии (оксипрогестерона капронатом по 500 мг внутримышечно 3 раза в неделю в течение 3 мес.). Через 2 мес. больная обратилась в поликлинику с жалобами на продолжающиеся маточные кровотечения. К этому моменту она получила 12 г оксипрогестерона капроната. При цитологическом исследовании эндометриального аспирата установлена атипическая гиперплазия эндометрия. В процессе обследования в стационаре института обнаружено увеличение симптомной узловатой миомы матки до 10-недельного срока беременности. Произведено повторное диагностическое выскабливание слизистой оболочки полости матки. Гистологически выявлена высокодифференцированная аденокарцинома эндометрия на фоне аденоматоза. Предложена операция, показанием к которой явился рак эндометрия на фоне атипической гиперплазии и миомы матки.
С больной проведена 2-часовая беседа о методе лечения. Ее по-ставили в известность о наличии у нее миомы матки и предрака эндометрия. Однако из деонтологических соображений не сообщили о раке эндометрия. Таким образом, согласие на операцию исходило из представления о безуспешности гормонального лечения предрака матки, сочетающегося с миомой. Пациентка потребовала, чтобы ее срочно прооперировал профессор, и дала письменное согласие на хирургическое вмешательство. Она была информирована и о том, что в предполагаемый объем операции включена экстирпация матки с придатками; но при этом лечащий врач не потребовал у больной подписи (такая форма согласия на операции тогда не практиковалась).
Из разреза по Пфанненштилю произведена лапаротомия, выполнена экстирпация матки с придатками. В ходе операции установлены узловатая миома матки, кистозное изменение яичников. В полости удаленной матки обнаружены полиповидные разрастания эндометрия. При гистологическом исследовании операционного препарата выявлены миома матки, внутренний эндометриоз, эндометрий с железами индифферентного вида, эндоцервикоз, фолликулярные кисты яичников, текафиброма левого яичника, папилломатоз правого яичника.
Послеоперационный период протекал без осложнений. При пересмотре гистологического заключения по материалам соскоба, полученного до операции, диагноз высокодифференцированной аденокарциномы был признан ошибочным. Гипердиагностика обусловливалась необычным патоморфозом железистой гиперплазии под влиянием прогестинотерапии.
Морфологическая гипердиагностика исследования соскоба эндометрия, проведенная на консилиуме морфологов через месяц после выписки больной из стационара, не повлияла на определение показаний к операции и ее объем. 54-летней пациентке с ациклическими маточными кровотечениями, быстро растущей миомой матки при отсутствии рака эндометрия была показана такая же экстирпация матки с придатками, тем более что гормонотерапия оказалась неэффективной.
Правильность выбора объема хирургического вмешательства подтвердилась и при пересмотре операционного препарата эксперт-ной комиссией. В связи с неадекватным поведением за несколько дней до операции больная была осмотрена психоневрологом. Назначена седативная терапия. Как выяснилось в дальнейшем, больная в течение 15 лет состояла на учете у районного психиатра по поводу истероидной психопатии, ипохондрического синдрома с паранойяльно-сутяжническими тенденциями.
Она писала жалобы в медицинские и судебные инстанции о неправильном лечении и требовала материальной компенсации, неоднократно обращалась в горуправление здравоохранения, Минздрав, районную, городскую и союзную прокуратуры с требованием возбудить уголовное дело против врачей гинекологической клиники в связи с неоправданным назначением операции и ее неправильным объемом. В жалобах она указывала, что хирургического вмешательства можно было избежать или ограничиться надвлагалищной ампутацией с оставлением придатков и шейки матки. Жаловалась, что лишилась «эротической зоны» в области шейки матки, возможности продолжения репродуктивной функции (54 года, в анамнезе 19 искусственных абортов!), требовала привлечь врачей к уголовной ответственности, а ей — назначить ежемесячную денежную компенсацию. Пациентка располагала ксерокопиями истории болезни и морфологических заключений, предоставленных ей одним из сотрудников института. Особое внимание фиксировалось на якобы умышленно сфальсифицированном диагнозе рака эндометрия.
Специально созданной комиссией городского управления здравоохранения были подтверждены гипердиагностика рака, правильные показания к операции и ее объем, но морфологу и лечащему врачу были объявлены выговоры. Медкомиссия, назначенная союзным Минздравом, одобрив в целом диагностику и лечение больной, констатировала необоснованность удаления правого яичника и шейки матки. Тенденциозный вывод не получил подтверждения ни одной из независимых экспертиз. Он отражал тогдашнюю практику министерства: по жалобе наказать «стрелочника».
Это положило начало многолетним расследованиям районной, городской и союзной прокуратур. Последовали многочисленные допросы врачей, очные ставки, экспертизы меддокументации, цитологических и гистологических микропрепаратов. Ни одна из судебных инстанций не нашла оснований для возбуждения уголовного дела. Но процесс разбирательства многих надолго выбил из колеи. Он привлек внимание к необходимости крайне осторожного и внимательного обращения с психически больными. Одна из проблем врачей — недостаточная осведомленность о длительности и характере психического недуга пациентки. До операции они не знали, что их подопечная состоит на учете в психоневрологическом диспансере.
Вывод из сказанного выше: необходимо заручаться письменным согласием пациентов на хирургические вмешательства и их объемы, предусмотренные во врачебных заключениях, с указанием возможных вариантов в зависимости от операционных находок и данных экспресс-биопсии. Это оградит от необоснованных претензий.
Вопрос о разных представлениях врачей и больных относительно предполагаемого объема операции не так прост. Существуют медицинские критерии целесообразности устранения яичников и шейки матки при доброкачественных гинекологических опухолях (миома матки, цистаденома яичников). В частности, в репродуктивном возрасте (до 45 лет) следует стремиться к щадящей хирургии. Удаление же неизмененных яичников у женщин молодого возраста может стать поводом для судебного иска. В пременопаузе оптимальный объем операции должен устанавливаться индивидуально, а в постменопаузе рекомендуется экстирпация матки с придатками. Таков медицинский стандарт, хотя больная вправе сама принять решение.
В любом случае, перед оперативным лечением необходимо обсуждать с подопечными предполагаемый объем вмешательства, взвешивать все «за» и «против». Пациенты должны быть проинформированы о последствиях оставления шейки матки и яичников в постменопаузе, чреватого их малигнизацией. Если согласия на предложенный объем планового вмешательства не получено, а врач абсолютно уверен в его необходимости, он поступит правильно, вообще отказавшись от хирургического лечения...
И об ошибках, допускаемых при гистологическом исследовании соскоба эндометрия. Необходимо учитывать возможность гипер- и гаподиагностики при исследовании соскобов и биоптатов при начальных стадиях гинекологического рака. Поэтому там, где это возможно, желательно сопоставлять результаты различных методов исследования: цитологического, гистологического, эндоскопического (гистероскопия) и рентгенологического (гистероцервикография), учесть данные УЗИ.
В конфликтных ситуациях основная ответственность ложится не на морфолога, а на хирурга. В приведенном примере морфологическая ошибка не повлияла на лечебную тактику, но это пришлось многократно доказывать на медкомиссиях и в судебных инстанциях.
Наконец, нельзя не упомянуть о роли негативных взаимоотношениях медперсонала, вследствие чего возникают многие судебные дела. Речь идет не о явных нарушениях врачебного долга, а о конфликтных ситуациях. В вышеизложенном примере в заявлениях пациентки использовались сложные медицинские термины, прилагались ксерокопии медицинской документации. Ясно, что все это происходило не без «помощи» медработника. Поэтому ведение тяжелых онкологических больных, особенно психически неуравновешенных, может быть более успешным в атмосфере доброжелательности, царящей в медучреждении.
Вишневская Екатерина Ефимовна |
Футболист гродненского «Немана» Виталий Таращик, победивший рак: «Мне разрезали брюхо, доставали все внутренности и чистили»

Пронзительный рассказ белорусской Tribuna.com о страсти к игре и борьбе за жизнь Виталия Таращика.
Уроженец Гродно Виталий Таращик уже в 21 год в составе «Немана» за сезон отдал 17 голевых передач и забил 9 мячей в чемпионате страны. В 2001-м этих показателей не хватало, чтобы стать основным игроком даже молодежной сборной Беларуси. Тем не менее, Виталий до 30 был на видных ролях в любом клубе высшей лиги, за который выступал. Лишь последний сезон в «Нафтане» не задался из-за двух перенесенных операций.
Мало кто знает, что в тот год Таращик лечил рак.
Виталий только спустя пять лет решил открыться и объяснить, что даже очень тяжелую болезнь можно перебороть. Игорь Петрулевич отправился в Гродно, чтобы выслушать подробности главной победы футболиста – победы в битве за жизнь.
– Все началось в июле 2010 года, когда я играл за «Нафтан». В начале сезона Игорь Ковалевич назначил меня капитаном. Но в первом круге пошли ничейки, и я решил отдать повязку кому-нибудь из местных. Досталась она Димке Верховцову. А я как будто уже что-то почувствовал...
Мне болело в области паха. С каждым днем все сильнее, потом обнаружил уплотнение. Поехал на УЗИ в Гродно. Проверился – сказали, что ничего страшного нет. Мол, такое бывает, обычное воспаление. Но мне продолжало болеть. Когда был в Новополоцке, жена снова забила тревогу. Я стал проверяться дальше. Диагноз был не самым утешительным. Обнаружили опухоль. Все-таки произносить слово «рак» я не люблю и не хочу. Оно выглядит несколько угрожающе.
Конечно, у меня шок. Любимая жена Татьяна тогда была вместе со мной. Ей было еще тяжелее. Лично я до конца не осознавал, что происходит. Поехал в Боровляны. Там мне сделали контрольный осмотр. Сказали срочно ложиться в больницу на операцию.
Сильно помог в тот момент Игорь Ковалевич. Именно он сумел быстро все организовать. Буквально за четыре дня меня уже подготовили к операции. Просто огромное спасибо Ковалевичу. Боюсь представить, что бы со мной было, если бы он не посодействовал.
И вот операция сделана.
После нее я провел ночь с одним дедушкой. У него была уже четвертая стадия болезни. Было очень страшно. Он всю ночь стонал. Я совсем не мог спать. Эта больница, конечно, ужасное место. В общем, хотел, чтобы меня выписали. И это сделали уже на второй день после операции.
Тогда помогли мои друзья – семья Корытько. Володя и Наташа предоставили квартиру, чтобы я мог ездить в больницу на осмотр. Ребята, еще раз спасибо.
Врачи говорили, что все вроде хорошо.
Но у меня взяли очередной анализ, чтобы посмотреть, пошли в организм метастазы или нет. И через неделю позвонили и сказали, что мне предстоит повторная операция... У меня снова шок. Вся семья в панике. Оказывается, если есть эти метастазы, это очень хреново. Они были обнаружены у меня в лимфоузлах в области спины.
В общем, нужно было готовиться к операции. Карьера так сложилась, что под нож хирурга никогда не ложился. А тут резко сразу два вмешательства. И такие...
Во время подготовки старался отвлекаться. Ездил на рыбалку, например. Старался не вдаваться в подробности своей проблемы. Не интересовался степенью тяжести. И вообще, врачи не пугали. Об исходе можно было говорить только после операции. А она проходила непросто.
Мне разрезали, как я говорю, брюхо, доставали все внутренности и чистили... Эта тяжелая операция длилась около двух часов. Также мне кололи морфий. После него я даже подняться не мог. Ощущение, будто провалился под землю. Хорошо, что жена приезжала поддержать.
Это я сейчас вспоминаю и думаю, что ничего сложного не было. А тогда будто находился в каком-то космосе. Не устаю благодарить любимую, которая всегда была со мной в это время.
Наверное, без сильной поддержки я бы и не выкарабкался. Но я чувствовал ее буквально отовсюду. Родственники постоянно были рядом. Потом и команда помогла. Ребята из «Нафтана» собрали определенную сумму. При этом я не сильно афишировал свою болезнь.
Также Саня Сулима предлагал быстро собрать деньги на операцию в Израиле. Я был ему сильно благодарен, но отказался. В этом не было смысла. В Беларуси такие операции тоже делают неплохо.
Все это тяжелое время я повторял себе: «Я буду играть в футбол». Я даже не собирался заканчивать. Хотя глубоко в подсознании проскакивала мысль: неужели моя карьера оборвалась? Но я всегда верил, что вернусь.
Хотя операции – это не самое сложное. Мне еще предстояло три курса химиотерапии. Первый состоял из того, что в течение недели каждый день мне вкалывали сильнейший химический раствор. Уже на третий-четвертый день я вообще ничего не мог есть. Когда чуял запах копчености, меня просто воротило. Даже не могу передать словами те ощущения. Думаю, их лучше никому не знать и не испытывать.
Как я уже сказал, предстояло три таких курса.
После двух доктор обнадежил: «Если будешь играть в футбол, активно заниматься спортом, то в третьей химии нет необходимости».
Я решительно говорил, что буду. И так сбросил десять килограммов из-за этой химии. Жена говорила, что еще около года от меня веяло запахом больницы. Еще бы, химикаты очень долго выходили из организма.
Пройдя через это, нельзя утверждать, что точно все будет хорошо, ведь до конца не излечиваешься. Я всегда верил в лучшее. Никогда не загонялся. Старался спокойно реагировать на происходящее. Наверное, не осознавал весь масштаб проблемы. Это сейчас вижу и знаю, что люди умирают от такой болезни. А тогда даже об этом не думал. Отвлекался. То на рыбалку съезжу, то туи на даче посажу, то с друзьями встречусь. Они тоже сильно помогали. Делали все, чтобы я не уходил в себя. Поддерживали, как могли. У меня не хватает слов благодарности. Особенно гродненским ребятам, с которыми вместе рос и которые делали все, только бы я выкарабкался. Например, мой хороший друг Дима Ровнейко постоянно навещал меня. Ни на день не бросал. Помогал по любой мелочи. И Олег Радушко тоже старался, как мог. Он часто звонил сильному специалисту в Данию, рассказывал историю моей болезни. Советовался, как лучше. Еще постоянно общался с Виталиком Надиевским. Тоже мой хороший дружище, с которым сейчас работаем вместе. Я больше всего боюсь еще кого-то забыть. Просто было очень много людей, которые абсолютно искренне помогали.
Родные так вообще сильно переживали, поддерживали. Мама ставила свечки в костеле. Постоянно молилась. Отец старался при мне эмоции не проявлять, но я точно знал, что ему было невероятно трудно принимать эту новость. Я каждой клеткой своего организма чувствовал их поддержку. И, конечно, жена. Мы с ней ездили по святым местам. Молились. Верили в лучшее. Убежден, что один я бы не выдержал, а вместе мы победили.
И вот через четыре месяца этих ужасов я вышел на поле... Приехал на базу в Новополоцк, а у команды была пробежка три километра. Я побежал вместе с ней. И просто испытал самое настоящее счастье, ведь я бегу, я могу...
А когда вышел на поле в составе дубля «Нафтана», просто не верил, что это я играю в футбол. Я бегу, я бью по мячу. Это самый настоящий кайф. Я так хотел играть. Иногда спрашивал сам себя: «Неужели я сейчас действительно играю в футбол?» Это непередаваемые ощущения. Ведь три месяца назад не понимал, буду ли я жить. Оказывается: буду. Да еще буду играть в футбол.
Я работал с командой. Планомерно вошел в сезон. Хотя врачи прогнозировали, что в лучшем случае начну через год. Но говорили, что играть, в принципе, можно. Правда, не верили, что я смогу. Тренеры тоже боялись. Но я был настойчив: буду – и точка.
Желание было просто запредельное. Когда попал в заявку на игру высшей лиги, хотелось летать. Просто сидеть в запасе было в кайф. Постоянно поглядывал голодными глазами на тренера. Ковалевич подбадривал: «Ну, может на 10 минут выпущу». Когда он это сказал, у меня какое-то странное чувство появилось. Как будто мне предстояло выйти на футбольное поле первый раз в жзни. В итоге за три матча так и не нашлось подходящего случая для выхода. Но я и не расстроился. Даже просто причастность к команде высшей лиги для меня очень многое значила.
После сезона-2010 у меня возник вариант с «Днепром». Я поехал вместе с могилевчанами на сбор в Турцию. У нас был товарищеский матч с «АИКом». Эту игру до сих пор не забуду. Мы выиграли 1:0, и я провел полноценный матч. Тогда понял, что действительно могу играть. Не знаю, что подумал тренер, но лично мне мои действия очень понравились. Просто я сам себе доказал самое главное: могу играть в футбол на высоком уровне.
Конечно, тот сезон с «Днепром» получился немного скомканным. Провел только половину матчей и команда вылетела в первую лигу. Да и я был уже не тот игрок, что раньше. Мне кажется, меня в принципе боялись приглашать. В 30 лет выпал на полгода. Да еще и такая тяжелая болезнь... Не каждый тренер доверится такому парню. В «Днепре» поверил Андрей Викторович Скоробогатько, за что ему спасибо. Так я провел полноценный сезон в высшей лиге. Он точно отличался от всех предыдущих. Это было настоящее возвращение.
Потом еще мог поиграть в Польше. Туда приглашал друг Олег Радушко, с которым мы через многое прошли. Он не побоялся позвать меня после этих тяжелых операций, хотя даже полностью здоровых иностранцев в Польше не любят. Олег же настаивал на своей просьбе. Но я сломал палец на ноге... Не получилось стать легионером. Вообще, я хотел просто играть в футбол, поэтому выбрал «Лиду». Провел там два года. Во втором сезоне мы заняли четвертое место. То, что надо для футболиста, который завершает карьеру. Так получилось, что во второй половине сезона я выходил только на замену для усиления. Но у меня получалось, и это устраивало. За 30 минут успевал заработать очки: забить или отдать голевой пас. Мне понравилось в Лиде. Нам, футбольным старичкам, доверяли. И мы искренне выкладывались на поле. Я бы остался еще на сезон. Но потом позвонил Дима Борисейко из «Немана», предложил стать тренером дубля. Я с удовольствием согласился, ведь как раз уже учился на тренерскую категорию B.
В первые два года после болезни, если в организме возникал хоть какой-то воспалительный процесс, то в моей проблемной области тоже поднывало. Я сразу шел проверяться. Врачи заверяли, что все нормально. Мол, не переживай, это от воспаления.
Если быть откровенным, это жена заставляет следить за собой. Она большая умница. Я так сильно за себя не переживаю, хотя понимаю, что пережил страшную болезнь.
При этом мне, грубо говоря, повезло. У меня был сигнал: болело в этом месте. Вообще, когда живешь, на рак не сильно обращаешь внимания. А когда сам проходишь через это, начинаешь замечать, как люди рядом умирают.
Вот жила известная Жанна Фриске, заболела – и не спасли. Есть хороший пример: Лэнс Армстронг. У него была ситуация гораздо хуже, чем у меня. Метастазы пошли дальше, чем в лимфоузлы, – в голову. Но он выжил.
Так и я. Радуюсь жизни, воспитываю двух детей.
Могу даже третьего завести.
Да, каждый год езжу на проверку. Стою на учете. Все-таки моя болезнь – очень сложная штука... Любая болезнь неприятна, а эта вдвойне. В этом случае даже до двух не считают. Людей просто подкашивает.
Я уточнял у врачей, отчего такое может произойти. Знаю точно, что не от удара. Как-то само по себе... Тут может быть много причин. По большому счету, никто из нас не застрахован... Я никогда не думал, что это может меня коснуться. Первая мысль после диагноза: неужели именно я? Видишь, жизнь такая штука, что да... Именно я. Именно со мной...
Если честно, я никогда особо не распространялся на тему болезни. Если спрашивали, то рассказывал. Но многие стеснялись заводить такой разговор. Сам не афишировал. Я этим никогда не «пиарился». Это такое дело, которое не хочется лишний раз вспоминать...
Стараюсь о болезни вообще не думать и жить дальше. Я просто хочу сказать, что даже очень тяжелую болезнь можно преодолеть. Главное: верить и сильно хотеть. Верить и хотеть.