Футболист гродненского «Немана» Виталий Таращик, победивший рак: «Мне разрезали брюхо, доставали все внутренности и чистили»
Пронзительный рассказ белорусской Tribuna.com о страсти к игре и борьбе за жизнь Виталия Таращика.
Уроженец Гродно Виталий Таращик уже в 21 год в составе «Немана» за сезон отдал 17 голевых передач и забил 9 мячей в чемпионате страны. В 2001-м этих показателей не хватало, чтобы стать основным игроком даже молодежной сборной Беларуси. Тем не менее, Виталий до 30 был на видных ролях в любом клубе высшей лиги, за который выступал. Лишь последний сезон в «Нафтане» не задался из-за двух перенесенных операций.
Мало кто знает, что в тот год Таращик лечил рак.
Виталий только спустя пять лет решил открыться и объяснить, что даже очень тяжелую болезнь можно перебороть. Игорь Петрулевич отправился в Гродно, чтобы выслушать подробности главной победы футболиста – победы в битве за жизнь.
– Все началось в июле 2010 года, когда я играл за «Нафтан». В начале сезона Игорь Ковалевич назначил меня капитаном. Но в первом круге пошли ничейки, и я решил отдать повязку кому-нибудь из местных. Досталась она Димке Верховцову. А я как будто уже что-то почувствовал...
Мне болело в области паха. С каждым днем все сильнее, потом обнаружил уплотнение. Поехал на УЗИ в Гродно. Проверился – сказали, что ничего страшного нет. Мол, такое бывает, обычное воспаление. Но мне продолжало болеть. Когда был в Новополоцке, жена снова забила тревогу. Я стал проверяться дальше. Диагноз был не самым утешительным. Обнаружили опухоль. Все-таки произносить слово «рак» я не люблю и не хочу. Оно выглядит несколько угрожающе.
Конечно, у меня шок. Любимая жена Татьяна тогда была вместе со мной. Ей было еще тяжелее. Лично я до конца не осознавал, что происходит. Поехал в Боровляны. Там мне сделали контрольный осмотр. Сказали срочно ложиться в больницу на операцию.
Сильно помог в тот момент Игорь Ковалевич. Именно он сумел быстро все организовать. Буквально за четыре дня меня уже подготовили к операции. Просто огромное спасибо Ковалевичу. Боюсь представить, что бы со мной было, если бы он не посодействовал.
И вот операция сделана.
После нее я провел ночь с одним дедушкой. У него была уже четвертая стадия болезни. Было очень страшно. Он всю ночь стонал. Я совсем не мог спать. Эта больница, конечно, ужасное место. В общем, хотел, чтобы меня выписали. И это сделали уже на второй день после операции.
Тогда помогли мои друзья – семья Корытько. Володя и Наташа предоставили квартиру, чтобы я мог ездить в больницу на осмотр. Ребята, еще раз спасибо.
Врачи говорили, что все вроде хорошо.
Но у меня взяли очередной анализ, чтобы посмотреть, пошли в организм метастазы или нет. И через неделю позвонили и сказали, что мне предстоит повторная операция... У меня снова шок. Вся семья в панике. Оказывается, если есть эти метастазы, это очень хреново. Они были обнаружены у меня в лимфоузлах в области спины.
В общем, нужно было готовиться к операции. Карьера так сложилась, что под нож хирурга никогда не ложился. А тут резко сразу два вмешательства. И такие...
Во время подготовки старался отвлекаться. Ездил на рыбалку, например. Старался не вдаваться в подробности своей проблемы. Не интересовался степенью тяжести. И вообще, врачи не пугали. Об исходе можно было говорить только после операции. А она проходила непросто.
Мне разрезали, как я говорю, брюхо, доставали все внутренности и чистили... Эта тяжелая операция длилась около двух часов. Также мне кололи морфий. После него я даже подняться не мог. Ощущение, будто провалился под землю. Хорошо, что жена приезжала поддержать.
Это я сейчас вспоминаю и думаю, что ничего сложного не было. А тогда будто находился в каком-то космосе. Не устаю благодарить любимую, которая всегда была со мной в это время.
Наверное, без сильной поддержки я бы и не выкарабкался. Но я чувствовал ее буквально отовсюду. Родственники постоянно были рядом. Потом и команда помогла. Ребята из «Нафтана» собрали определенную сумму. При этом я не сильно афишировал свою болезнь.
Также Саня Сулима предлагал быстро собрать деньги на операцию в Израиле. Я был ему сильно благодарен, но отказался. В этом не было смысла. В Беларуси такие операции тоже делают неплохо.
Все это тяжелое время я повторял себе: «Я буду играть в футбол». Я даже не собирался заканчивать. Хотя глубоко в подсознании проскакивала мысль: неужели моя карьера оборвалась? Но я всегда верил, что вернусь.
Хотя операции – это не самое сложное. Мне еще предстояло три курса химиотерапии. Первый состоял из того, что в течение недели каждый день мне вкалывали сильнейший химический раствор. Уже на третий-четвертый день я вообще ничего не мог есть. Когда чуял запах копчености, меня просто воротило. Даже не могу передать словами те ощущения. Думаю, их лучше никому не знать и не испытывать.
Как я уже сказал, предстояло три таких курса.
После двух доктор обнадежил: «Если будешь играть в футбол, активно заниматься спортом, то в третьей химии нет необходимости».
Я решительно говорил, что буду. И так сбросил десять килограммов из-за этой химии. Жена говорила, что еще около года от меня веяло запахом больницы. Еще бы, химикаты очень долго выходили из организма.
Пройдя через это, нельзя утверждать, что точно все будет хорошо, ведь до конца не излечиваешься. Я всегда верил в лучшее. Никогда не загонялся. Старался спокойно реагировать на происходящее. Наверное, не осознавал весь масштаб проблемы. Это сейчас вижу и знаю, что люди умирают от такой болезни. А тогда даже об этом не думал. Отвлекался. То на рыбалку съезжу, то туи на даче посажу, то с друзьями встречусь. Они тоже сильно помогали. Делали все, чтобы я не уходил в себя. Поддерживали, как могли. У меня не хватает слов благодарности. Особенно гродненским ребятам, с которыми вместе рос и которые делали все, только бы я выкарабкался. Например, мой хороший друг Дима Ровнейко постоянно навещал меня. Ни на день не бросал. Помогал по любой мелочи. И Олег Радушко тоже старался, как мог. Он часто звонил сильному специалисту в Данию, рассказывал историю моей болезни. Советовался, как лучше. Еще постоянно общался с Виталиком Надиевским. Тоже мой хороший дружище, с которым сейчас работаем вместе. Я больше всего боюсь еще кого-то забыть. Просто было очень много людей, которые абсолютно искренне помогали.
Родные так вообще сильно переживали, поддерживали. Мама ставила свечки в костеле. Постоянно молилась. Отец старался при мне эмоции не проявлять, но я точно знал, что ему было невероятно трудно принимать эту новость. Я каждой клеткой своего организма чувствовал их поддержку. И, конечно, жена. Мы с ней ездили по святым местам. Молились. Верили в лучшее. Убежден, что один я бы не выдержал, а вместе мы победили.
И вот через четыре месяца этих ужасов я вышел на поле... Приехал на базу в Новополоцк, а у команды была пробежка три километра. Я побежал вместе с ней. И просто испытал самое настоящее счастье, ведь я бегу, я могу...
А когда вышел на поле в составе дубля «Нафтана», просто не верил, что это я играю в футбол. Я бегу, я бью по мячу. Это самый настоящий кайф. Я так хотел играть. Иногда спрашивал сам себя: «Неужели я сейчас действительно играю в футбол?» Это непередаваемые ощущения. Ведь три месяца назад не понимал, буду ли я жить. Оказывается: буду. Да еще буду играть в футбол.
Я работал с командой. Планомерно вошел в сезон. Хотя врачи прогнозировали, что в лучшем случае начну через год. Но говорили, что играть, в принципе, можно. Правда, не верили, что я смогу. Тренеры тоже боялись. Но я был настойчив: буду – и точка.
Желание было просто запредельное. Когда попал в заявку на игру высшей лиги, хотелось летать. Просто сидеть в запасе было в кайф. Постоянно поглядывал голодными глазами на тренера. Ковалевич подбадривал: «Ну, может на 10 минут выпущу». Когда он это сказал, у меня какое-то странное чувство появилось. Как будто мне предстояло выйти на футбольное поле первый раз в жзни. В итоге за три матча так и не нашлось подходящего случая для выхода. Но я и не расстроился. Даже просто причастность к команде высшей лиги для меня очень многое значила.
После сезона-2010 у меня возник вариант с «Днепром». Я поехал вместе с могилевчанами на сбор в Турцию. У нас был товарищеский матч с «АИКом». Эту игру до сих пор не забуду. Мы выиграли 1:0, и я провел полноценный матч. Тогда понял, что действительно могу играть. Не знаю, что подумал тренер, но лично мне мои действия очень понравились. Просто я сам себе доказал самое главное: могу играть в футбол на высоком уровне.
Конечно, тот сезон с «Днепром» получился немного скомканным. Провел только половину матчей и команда вылетела в первую лигу. Да и я был уже не тот игрок, что раньше. Мне кажется, меня в принципе боялись приглашать. В 30 лет выпал на полгода. Да еще и такая тяжелая болезнь... Не каждый тренер доверится такому парню. В «Днепре» поверил Андрей Викторович Скоробогатько, за что ему спасибо. Так я провел полноценный сезон в высшей лиге. Он точно отличался от всех предыдущих. Это было настоящее возвращение.
Потом еще мог поиграть в Польше. Туда приглашал друг Олег Радушко, с которым мы через многое прошли. Он не побоялся позвать меня после этих тяжелых операций, хотя даже полностью здоровых иностранцев в Польше не любят. Олег же настаивал на своей просьбе. Но я сломал палец на ноге... Не получилось стать легионером. Вообще, я хотел просто играть в футбол, поэтому выбрал «Лиду». Провел там два года. Во втором сезоне мы заняли четвертое место. То, что надо для футболиста, который завершает карьеру. Так получилось, что во второй половине сезона я выходил только на замену для усиления. Но у меня получалось, и это устраивало. За 30 минут успевал заработать очки: забить или отдать голевой пас. Мне понравилось в Лиде. Нам, футбольным старичкам, доверяли. И мы искренне выкладывались на поле. Я бы остался еще на сезон. Но потом позвонил Дима Борисейко из «Немана», предложил стать тренером дубля. Я с удовольствием согласился, ведь как раз уже учился на тренерскую категорию B.
В первые два года после болезни, если в организме возникал хоть какой-то воспалительный процесс, то в моей проблемной области тоже поднывало. Я сразу шел проверяться. Врачи заверяли, что все нормально. Мол, не переживай, это от воспаления.
Если быть откровенным, это жена заставляет следить за собой. Она большая умница. Я так сильно за себя не переживаю, хотя понимаю, что пережил страшную болезнь.
При этом мне, грубо говоря, повезло. У меня был сигнал: болело в этом месте. Вообще, когда живешь, на рак не сильно обращаешь внимания. А когда сам проходишь через это, начинаешь замечать, как люди рядом умирают.
Вот жила известная Жанна Фриске, заболела – и не спасли. Есть хороший пример: Лэнс Армстронг. У него была ситуация гораздо хуже, чем у меня. Метастазы пошли дальше, чем в лимфоузлы, – в голову. Но он выжил.
Так и я. Радуюсь жизни, воспитываю двух детей.
Могу даже третьего завести.
Да, каждый год езжу на проверку. Стою на учете. Все-таки моя болезнь – очень сложная штука... Любая болезнь неприятна, а эта вдвойне. В этом случае даже до двух не считают. Людей просто подкашивает.
Я уточнял у врачей, отчего такое может произойти. Знаю точно, что не от удара. Как-то само по себе... Тут может быть много причин. По большому счету, никто из нас не застрахован... Я никогда не думал, что это может меня коснуться. Первая мысль после диагноза: неужели именно я? Видишь, жизнь такая штука, что да... Именно я. Именно со мной...
Если честно, я никогда особо не распространялся на тему болезни. Если спрашивали, то рассказывал. Но многие стеснялись заводить такой разговор. Сам не афишировал. Я этим никогда не «пиарился». Это такое дело, которое не хочется лишний раз вспоминать...
Стараюсь о болезни вообще не думать и жить дальше. Я просто хочу сказать, что даже очень тяжелую болезнь можно преодолеть. Главное: верить и сильно хотеть. Верить и хотеть.
Острый промиелоцитарный лейкоз. Рассказ минчанки, которая победила рак на последней стадии
Аромат свежеиспеченного пирога в воздухе, теплые картины на стенах и кошка, которая гуляет сама по себе: в новой квартире Татьяны и ее дочек, Оксаны и Даши, тихо, уютно и спокойно. Сегодня за чаем на кухне Татьяна еще раз вспомнит то, что ей пришлось пережить: страшный диагноз, годы борьбы за жизнь, утрата голоса, развод с мужем и ключи от новой квартиры после 15 лет в коммуналке.
— Я два года носила парик, так как волосы немножко отрастали — и снова выпадали от курса до курса химиотерапии. Помните, девочки, как все было? — обращается к дочкам Татьяна.
— Лучше не вспоминай, — говорит старшая Оксана и объясняет: — Во-первых, тот мелированный парик неправильно как-то сидел и делал голову визуально больше, а во-вторых, он старил маму на 10 лет.
— Поэтому ты мне всегда говорила: «Мама, сними парик, мы тебя и такую любим», — вспоминает женщина. — Меня пугало, что детям психологически тяжело видеть меня лысой, но для них в тот момент было главное, что я жива. И они приняли меня даже в таком образе.
Если мы выбирались в люди и дочки начинали моргать или кивать — это означало, что парик съехал набок и его нужно поправлять (Улыбается.)
Помню, как-то ехала в троллейбусе, он резко дернулся, все подпрыгнули, и от резкого движения у меня слетел парик. Напротив сидела женщина — она так побледнела, что я за нее испугалась. Я-то уже привыкла к себе, а других это шокировало.
«Ожидала не рака — чего-то большего»
Татьяна и представить не могла, что выбранная ею профессия в будущем станет спасательным кругом. Окончив училище, она устроилась на работу медсестрой в реанимационное отделение в Боровлянах, затем перешла работать в операционный блок — хотела быть полезной там, где вытаскивали людей с того света. Плановые медкомиссии два раза в год обязывали всегда быть в форме, и Татьяна, которую не брала ни одна простуда, была уверена, что здоровье у нее железное.
И вдруг в 35 лет все оборвалось. Весной 2012 года — впервые за время работы — женщина заболела простудой. Неделю пролежала с температурой, пропила курс сильных антибиотиков — легче не становилось. Когда закрывали больничный, Татьяна жаловалась на постоянную слабость, но врачи объяснили это естественным состоянием после тяжелой простуды.
Когда женщина вышла на работу, коллеги не узнали всегда жизнерадостную и активную Танюшу, спрашивали, что случилось. В ответ слышали: «У меня сильная усталость, шатает и постоянно хочется спать». Женщина надеялась, что прийти в себя ей поможет отпуск, до которого оставалось три недели. Вот только за несколько дней до этой даты ей стало плохо прямо на рабочем месте. В рабочей одежде Татьяну доставили в больницу, где врач ошарашил диагнозом — острый промиелоцитарный лейкоз.
— Ожидала не рака, — признается Татьяна, — чего-то большего. Первая мысль, которая пришла в голову, — СПИД. Тогда казалось, что он страшнее рака. Тем более что я работала в операционной и могла заразиться. Ведь всякое бывает: где-то укололся, где-то порезался…
Сразу был шок. Рак 4 стадии — самой последней, — звучало страшно. Но я сама попросила сказать мне правду, так как знала, что подобные диагнозы скрывают от пациентов. Доктора наблюдают за состоянием больного и подбирают наилучший момент, чтобы это сказать.
Врач сразу показал мне анализы и сказал, что еще бы неделя — и меня не стало. Услышав это, я только спросила: «Какой процент выживаемости при моем диагнозе?». «9 из 100», — последовал ответ.
Я не спала ночь, а утром сама себе сказала, что жизнь еще не закончилась — я не готова умирать. На завтра уже был расписан курс химиотерапии, можно было начинать лечение. Проблема возникла с анализами — их практически не было. Когда брали кровь, она была чуть розовая, а напротив всех показателей анализа стояло огромное количество нулей и делений. Я сама тогда удивилась, что до сих пор еще жива.
Исправить все можно было только с помощью химиотерапии. Потому что пересадка костного мозга мне не подходила — было поражено 86% клеток, и это автоматически накладывало запрет на операцию.
Больше всего меня волновал не диагноз, а то, как же без меня будут дети…
«Я просто себе сказала: сейчас я жива, а это главное»
Говорят, перед смертью вся жизнь проносится перед глазами. У Татьяны кинолента ее жизни прокручивалась целых три года. Вопросов «за что?» и «почему?» избежать не удалось. Остановило бесконечную рефлексию только осознание: это самоедство не поможет ей поправиться.
— Я просто себе сказала: «Все, хватит», — рассказывает Татьяна. — Сейчас я жива, а это главное. И рак еще не значит, что нужно сесть, ничего не делать и просто ждать смерти.
До сих пор помню женщину, которая лежала со мной в палате. Ей было 35 лет, когда обнаружили рак 2 стадии. На вид боевая и решительная, она замкнулась в себе и первые три дня просто молчала — мы ее не трогали. Потом начали осторожно расспрашивать, что и как. Делились своим опытом, старались как-то подбодрить, потому что ей нужна была поддержка и внимание, как любому больному.
«Что вы мне такое говорите? Вот ты полтора года борешься и думаешь, что закончится химиотерапия и ты снова будешь здоровой? Рак — это смерть. Я слышать ничего не хочу!» — вот ее слова. Она сразу сдалась, начала быстро угасать. И даже ее 5-летний сын не стал мотивацией к тому, чтобы бороться — она смотрела сквозь него и уже решила, что не хочет больше мучиться. Через месяц она умерла.
Победить страх смерти мне помог опыт работы в реанимации. За 10 лет я видела там настоящие чудеса, когда, например, крановщику врачи 3 дня спасали жизнь, а он был в коме.
Когда мужчина пришел в себя, сразу сказал, что хочет домой. Все были в шоке: глубокая кома, а он очнулся со словами «у меня все хорошо — я живой».
Самым трудным для меня было принять все запреты и жить в изоляции от всего мира. Ведь я напоминала в какой-то степени новорожденного ребенка: мне нужен был особый режим, уход и внимание, чтобы выжить. Вот только в роли родителя был не кто-то, а я сама.
«Печеночка моя, ты все выдержишь»
Лечение состояло из нескольких этапов: химиотерапия — убить раковые клетки, переливание крови — «забросить» здоровые клетки, реакция — приживание клеток в организме. На это уходило три недели, затем Татьяну на 7 дней отпускали домой, если не было осложнений. И так по кругу на протяжении 3 лет.
За это время женщина перенесла 336 доз химиотерапии и около 70 переливаний крови. Плюс к этому таблетки, уколы и строжайшая диета. Татьяна ела детское питание — каждую неделю его поочередно привозили коллеги по работе и близкие родственники.
— Я слышала, что у многих организм не выдерживал такого облучения, — вспоминает Татьяна. — Поэтому я образно разговаривала со своими органами: «Печеночка моя, ты все выдержишь».
Но если бы не чужая кровь, я бы не выжила. Она могла и не прижиться в организме… И, знаете, я уверена, что психологическая сторона здесь очень важна: может, из-за того, что я с легкостью принимала кровь, как свое спасение, считала ее своей, а не чужой, все получилось так, как надо.
«Вы понимаете, что можете больше не заговорить?»
Через полтора года лечения Татьяне пришлось пройти еще одно серьезное испытание. После смены препарата для химиотерапии у женщины началась аллергическая реакция, в результате которой произошел отек гортани и ожог от химии. Связки были повреждены полностью — Татьяна не могла разговаривать два месяца. Когда она приехала к врачу, он объяснил, что повреждения очень серьезные и лечение опасно, так как ожог заживет и останется шрам. Все бы ничего, вот только людей, которые смогли бы потом с ним разговаривать, как прежде, профессор еще не видел. Издавать малопонятные звуки — да, а говорить — нет.
— «Вы вообще понимаете, что можете больше никогда не заговорить?» — спросил у меня врач. А я посмотрела на него и улыбнулась, — вспоминает Татьяна. — Просто не восприняла сразу всерьез, что он мне сказал. И не стала думать о том, что у меня будет так же. Назначили лекарство, прижгли все лазером. Пока не могла говорить, общалась с помощью SMS, ходила везде с ручкой и листиком, чтобы в случае чего написать, что я хочу.
Когда врач разрешил говорить в день по три слова — это была огромная радость. Хотя после начала химиотерапии я вообще всему стала радоваться — запаху цветов, дождя. Когда разрешили выходить на улицу хотя бы на 15 минут — мне больше ничего не было нужно. Прошлась по луже, промокли ноги — вот и здорово!
Ремиссия наступила через 4 месяца после начала химиотерапии. Через полтора года пришли в норму анализы. А через два Татьяну перевели на дневной стационар. Но еще год продолжалось восстановление иммунитета, поэтому нужно было ходить в респираторе или стерильной маске.
— Ты подходишь спросить время, а от тебя отскакивают как от чумы, потому что на тебе маска, — вспоминает Татьяна. — Нужно было научиться справляться с тем, что о тебе думают окружающие. Ведь даже если едешь в общественном транспорте и станет плохо — не будешь же доставать удостоверение и показывать его, чтобы тебе уступили место. А на вид-то ты молодая и здоровая…
«Я поняла, что нужен специалист, который поговорит со мной об этом»
Три года капельниц, уколы, постоянная бессонница, таблетки, которые могут вызывать галлюцинации… Когда врачи подтвердили, что Татьяна здорова и может вести обычный образ жизни, она почувствовала себя так, будто нырнула в прорубь.
— Я не знала, как психологически восстановиться, — признается Татьяна, — и побежала к экстрасенсам. Думала, они мне подскажут, что делать и как быть. Нервная система шалила…
Экстрасенсы наговорили полный бред, что через нервные срывы выходят мои грехи. Представляете? (Улыбается.)
Слава Богу, я вовремя поняла, что мне нужен хороший специалист, психолог, который поговорит со мной об этом. Своего специалиста я нашла не сразу, но зато когда мы встретились, он подтвердил, что у меня изменились ценности и со временем я смогу с этим жить.
Через полгода посещений психолога я пришла сдавать анализы, и обнаружила, что нормализовались гормоны и щитовидка. Я пришла в себя и научилась жить заново.
«Мы с дочками как будто поменялись ролями»
Пока Татьяна училась жить заново, старшей дочке Оксане приходилось ухаживать за младшей сестрой, следить за хозяйством и ходить на родительские собрания.
— Девчонки настолько научились быть самостоятельными, что в какой-то момент мы как будто поменялись ролями, — глядя на дочек, произносит Татьяна. — Но даже находясь в больнице, я контролировала все: как дела у них в школе, какие оценки получили, что нужно купить… Да и сейчас по любому поводу они советуются со мной — пишут в вайбер и спрашивают, как лучше поступить.
«Мне больно об этом вспоминать»
Единственная тема, которая стала запретной в разговоре с девочками — поведение их отца в момент болезни мамы. Когда Татьяна сообщила мужу свой диагноз, он воспринял его как приговор с понятным для всех исходом. Женщина смогла найти силы на развод, который продолжался 9 месяцев.
— Мне больно об этом вспоминать, — признается Татьяна. — С мужем прожили 18 лет, друг друга знали с детства, жили в одном доме и доверяли абсолютно во всем. Потом я стала замечать, что у нас разделились интересы. А когда он так отреагировал на мою болезнь — поняла, что это край.
С мужем мы не разговаривали 2−3 года. Меня это очень тревожило, ведь у нас растут общие дети. Но на все нужно время, и я понимала, что оно придет. Когда мы снова начали общаться, так выговорились друг другу, что стали друзьями по жизни и классными родителями. Каждый живет своей жизнью, но дети нас объединяют.
Говорят, что жизнь состоит из черных и белых полос. В жизни Татьяны было много черного, но во время болезни произошло и радостное событие — получение собственной квартиры. После долгих лет в коммуналке, когда кухня на 12 семей и нужно полночи ждать своей очереди, чтобы приготовить еду для детей, просторная трехкомнатная квартира показалась чем-то нереальным.
Сейчас семья наслаждается тишиной своего дома. У каждого есть территория, где он может заниматься своими делами: Даша — рисовать картины, Оксана — слушать музыку, а Татьяна — писать стихи или книгу, строить планы на будущее.
— Когда я болела, под рукой всегда был блокнотик и ручка — записывала каждый свой день, чтобы все было под контролем. Я знала, что записи пригодятся. И как оказалось, не только мне. Со временем я стала консультировать новоприбывших соседок по палате — и им это помогало.
Сейчас пишу книгу. Она будет о том, как я увидела смерть, но вернулась к жизни.
«Помочь человеку найти себя»
— Я мечтаю создать свой фонд помощи больным с онкологией, — делится планами на будущее Татьяна. — Пройдя через болезнь, я знаю, как помочь другим людям психологически справиться с подобной ситуацией. Открыть центр будет непросто, и займет это много времени, но я верю, что все получится.
Татьяна получила вторую бессрочную группу инвалидности. Женщина считает удостоверение, подтверждающее это, просто корочкой и работает на добровольных началах как волонтер. Когда только началось лечение, все накопленные деньги ушли на лекарства и полученную квартиру. Чтобы выжить, Татьяна открыла благотворительный счет, собирала деньги в церкви. Ей помогали одноклассники, друзья, родственники. Сейчас женщина работает столько, сколько может физически, и мечтает съездить вместе с дочками на отдых к морю:
— До болезни у меня голова была забита проблемами, — вспоминает Татьяна. — Работала на двух работах, выбивалась из сил, чтобы все было, а когда заболела, то поняла: есть у меня деньги, но жизнь и здоровье на них не купишь. Так зачем они нужны? Главное, что я жива.
Анастасия Мелехова / фото: Павел Ходинский / LADY.СМИ
