Говорить или не говорить пациенту, что у него рак?
Когда комитет по биоэтике РАН провел опрос среди московских врачей на тему «Правда о диагнозе», то показалось, что колесо времени закрутилось вспять. Только 40 человек из 100 заявили, что почти всегда сообщают пациенту о его болезни все, без прикрас, и лишь 13 — что не скрывают даже угрожающий жизни диагноз. Врачи, по сути, проголосовали за старую традицию, идущую еще от Гиппократа, который наставлял: «Окружи больного любовью и разумным убеждением, но главное — оставь его в неведении того, что ему предстоит, и особенно того, что ему угрожает». Хотя ВОЗ, закон и вся западная медицина давно не признают ни «лжи во спасение», ни «лжи во умолчание». Нашла коса на камень?
Само собой, московский опрос в первую очередь коснулся онкологов. (Ведь трудно представить, чтобы беременную не предупредили об угрозе выкидыша или гипертоника — о последствиях криза.) Мы все немного «канцерофобы», так уж повелось со времен СССР. «Заболевание» — писали в графе «Диагноз» онкологи прежних поколений, «у вас полипы», — говорили больному в палате, а в кабинете родственникам — всё как есть. Потому что организм советского человека, испытывающего мистический ужас перед словом «рак», обнаженную, непривлекательную правду отторгал, как чужеродную ткань.
Впрочем, не только советского.
Зигмунд Фрейд, узнав от доктора, что болен раком, в отчаянии прошептал: «Кто дал вам право мне об этом говорить?»
Позвольте, но то ж было три четверти века назад! Тогда онкологи могли поручиться за судьбу только каждого двадцатого больного, сегодня же как минимум половина больных излечивается, остальным медицина существенно продлевает жизнь.
«То, что вопрос «говорить правду или замалчивать?» по–прежнему актуален — отголоски давнего заблуждения», — убеждены Александр ГЛАДЫШЕВ, заведующий онкохирургическим отделением № 1 Минского клинического онкологического диспансера, и Виктор КОНДРАТОВИЧ, заведующий отделением опухолей головы и шеи.
Что говорит закон?
Статья 41 Закона «О здравоохранении» дает пациенту право на получение в доступной форме информации о состоянии своего здоровья, применяемых медицинских методах, о квалификации лечащего врача, других медицинских работников, оказывающих ему помощь, а также на выбор лиц, которым может быть сообщена информация о его здоровье.
Статья 48 устанавливает, что информация излагается лечащим врачом в форме, соответствующей требованиям медицинской этики и деонтологии и доступной для понимания. Совершеннолетний вправе определить круг людей, которым следует ее сообщать либо не сообщать. Несовершеннолетнему пациенту такая информация тоже может быть предоставлена — по его просьбе, например, — с учетом его возраста, психофизиологической зрелости и эмоционального состояния.
Онкологи говорят: правду от и до однозначно нужно открывать только в двух случаях. Если человек сам на этом настаивает. И если отказывается от лечения.
А таких пациентов в Беларуси каждый год — целый полк, около 1.000! Тогда это как последний аргумент: вот ваш диагноз, в подробностях, вот прогноз... И есть ситуация, когда правда ни под каким видом не произносится вслух: в 99 случаях из 100, когда врачи уже ничего не могут сделать. Даже великий врач Николай Блохин скрыл от своего коллеги, что тот неоперабелен!
Некоторые идут еще дальше, спорят с законом. Председатель Московского общества православных врачей, профессор Александр Недоступ, допустим, утверждает: «Право больного на знание точного диагноза совершенно не верно, право на знакомство с медицинской документацией — безжалостно!» В качестве примера обычно приводят историю гениального актера Евгения Евстигнеева, которому перед кардиохирургической операцией в мельчайших подробностях показали на мониторе, что и как будет происходить. Евгений Александрович настолько впечатлился, что сердце не выдержало. На другой чаше весов — сюжет о 50–летнем мужчине, выпрыгнувшем из окна после... успешной радикальной операции. Одного, получается, убила правда, второго — нежелание ее принять.
«Истина или ложь во спасение?» — вопрос ведь не только и не столько к медикам. Право–то все знать о своем диагнозе у нас, пациентов, имеется, а захотим ли мы им воспользоваться? Или все–таки нам по старинке лучше полуправда, блаженное неведение, «сладкая пилюля»?
Виктор КОНДРАТОВИЧ:«Правда необходима, чтобы человек представлял, что его ждет. Не в смысле: «у вас рак, и вы умрете», а «у вас злокачественная опухоль, нужна такая операция, потребуется еще такое лечение, столько–то времени вы будете нетрудоспособны». Вера в хороший исход — тоже своеобразное лекарство. Замечено: тот, кто правду принял, все рекомендации соблюдает дисциплинированно, кто нет — у того просто руки опускаются.
К сожалению, слово «рак» по–прежнему пугает, поэтому я часто говорю иначе: например, «папиллярная карцинома щитовидной железы» или «у вас найдены атипичные клетки, что позволяет заподозрить перерождение процесса».
Это тоже правда, но слегка завуалированная, адаптированная под психологию обычного человека. Более того, я сразу прошу: «Чтобы не было испорченного телефона, приходите вместе с родственниками. Секретов нет!» Увы, в моей практике было пару случаев, когда именно близкие, особенно мужчины, не смогли достойно встретить правду: говоришь мужу «у жены рак» — и через некоторое время он подает на развод. Думаю, на Западе проблема, как сообщить диагноз, не стоит, поскольку там уже лет 40 как медики пропагандируют профилактику и лечение раковых опухолей. У нас же во всеуслышание об этом заговорили только в последнее десятилетие. Мы людей лишь начинаем «воспитывать». И прогресс уже есть! Раньше пациенты не знали, что и спросить. А сейчас все подготовленные, задают умные вопросы: как меня поддержат социально? «рабочую» группу дадут или «нерабочую»? Молодые женщины интересуются, смогут ли рожать. То есть люди настроены болезнь победить и не считают рак приговором».
Александр ГЛАДЫШЕВ: «Мое мнение: врачам даже проще, если диагноз открывается. В онкологии, как известно, методы лечения достаточно агрессивные. И если, допустим, мы идем на калечащую операцию — ампутацию молочной железы — и сообщаем пациентке диагноз не рак, а доброкачественная опухоль либо переходная опухоль, то неизбежно возникнет вопрос либо у нее самой, либо у родственников: «На каком основании?» Неведение порождает жалобы, конфликты — это во–первых. Во–вторых, бороться с конкретным врагом человеку легче, чем неизвестно с чем. В–третьих, обычно возникает больше доверия в отношениях с родственниками, которым не приходится делать вид, что все в порядке. В–четвертых, человек имеет возможность управлять своей жизнью. С другой стороны, конечно, все сугубо индивидуально. Диагноз не открывается по принципу «ударил и убежал»!
Меру правды нужно знать — это вам скажет любой онколог. Большинство пациентов ведь даже вслух свой диагноз старается не произносить.
До конца говорят: анализ ошибочен, пункция, рентген... Это ведь тоже психологический барьер! И здесь мы всё учитываем — возраст, образовательный уровень, социальный статус. Например, мы никогда прямо не откроем диагноз, если перед нами сидит психически неуравновешенный пациент. Совсем молодая женщина или пожилая, за 70 лет, воспринимают истинное положение дел, как правило, не так трагично, как мужчина среднего возраста. Недаром ведь в специальных анкетах, которые мы заполняем на каждого поступившего в стационар, среди факторов риска в плане суицидальных попыток значится мужской пол. И недаром каждого пациента перед операцией обязательно осматривает психотерапевт».
Автор публикации: Людмила ГАБАСОВА Дата публикации: 05.02.2009
Онколог-хирург в Минске Кондратович Виктор Александрович |
Футболист гродненского «Немана» Виталий Таращик, победивший рак: «Мне разрезали брюхо, доставали все внутренности и чистили»
Пронзительный рассказ белорусской Tribuna.com о страсти к игре и борьбе за жизнь Виталия Таращика.
Уроженец Гродно Виталий Таращик уже в 21 год в составе «Немана» за сезон отдал 17 голевых передач и забил 9 мячей в чемпионате страны. В 2001-м этих показателей не хватало, чтобы стать основным игроком даже молодежной сборной Беларуси. Тем не менее, Виталий до 30 был на видных ролях в любом клубе высшей лиги, за который выступал. Лишь последний сезон в «Нафтане» не задался из-за двух перенесенных операций.
Мало кто знает, что в тот год Таращик лечил рак.
Виталий только спустя пять лет решил открыться и объяснить, что даже очень тяжелую болезнь можно перебороть. Игорь Петрулевич отправился в Гродно, чтобы выслушать подробности главной победы футболиста – победы в битве за жизнь.
– Все началось в июле 2010 года, когда я играл за «Нафтан». В начале сезона Игорь Ковалевич назначил меня капитаном. Но в первом круге пошли ничейки, и я решил отдать повязку кому-нибудь из местных. Досталась она Димке Верховцову. А я как будто уже что-то почувствовал...
Мне болело в области паха. С каждым днем все сильнее, потом обнаружил уплотнение. Поехал на УЗИ в Гродно. Проверился – сказали, что ничего страшного нет. Мол, такое бывает, обычное воспаление. Но мне продолжало болеть. Когда был в Новополоцке, жена снова забила тревогу. Я стал проверяться дальше. Диагноз был не самым утешительным. Обнаружили опухоль. Все-таки произносить слово «рак» я не люблю и не хочу. Оно выглядит несколько угрожающе.
Конечно, у меня шок. Любимая жена Татьяна тогда была вместе со мной. Ей было еще тяжелее. Лично я до конца не осознавал, что происходит. Поехал в Боровляны. Там мне сделали контрольный осмотр. Сказали срочно ложиться в больницу на операцию.
Сильно помог в тот момент Игорь Ковалевич. Именно он сумел быстро все организовать. Буквально за четыре дня меня уже подготовили к операции. Просто огромное спасибо Ковалевичу. Боюсь представить, что бы со мной было, если бы он не посодействовал.
И вот операция сделана.
После нее я провел ночь с одним дедушкой. У него была уже четвертая стадия болезни. Было очень страшно. Он всю ночь стонал. Я совсем не мог спать. Эта больница, конечно, ужасное место. В общем, хотел, чтобы меня выписали. И это сделали уже на второй день после операции.
Тогда помогли мои друзья – семья Корытько. Володя и Наташа предоставили квартиру, чтобы я мог ездить в больницу на осмотр. Ребята, еще раз спасибо.
Врачи говорили, что все вроде хорошо.
Но у меня взяли очередной анализ, чтобы посмотреть, пошли в организм метастазы или нет. И через неделю позвонили и сказали, что мне предстоит повторная операция... У меня снова шок. Вся семья в панике. Оказывается, если есть эти метастазы, это очень хреново. Они были обнаружены у меня в лимфоузлах в области спины.
В общем, нужно было готовиться к операции. Карьера так сложилась, что под нож хирурга никогда не ложился. А тут резко сразу два вмешательства. И такие...
Во время подготовки старался отвлекаться. Ездил на рыбалку, например. Старался не вдаваться в подробности своей проблемы. Не интересовался степенью тяжести. И вообще, врачи не пугали. Об исходе можно было говорить только после операции. А она проходила непросто.
Мне разрезали, как я говорю, брюхо, доставали все внутренности и чистили... Эта тяжелая операция длилась около двух часов. Также мне кололи морфий. После него я даже подняться не мог. Ощущение, будто провалился под землю. Хорошо, что жена приезжала поддержать.
Это я сейчас вспоминаю и думаю, что ничего сложного не было. А тогда будто находился в каком-то космосе. Не устаю благодарить любимую, которая всегда была со мной в это время.
Наверное, без сильной поддержки я бы и не выкарабкался. Но я чувствовал ее буквально отовсюду. Родственники постоянно были рядом. Потом и команда помогла. Ребята из «Нафтана» собрали определенную сумму. При этом я не сильно афишировал свою болезнь.
Также Саня Сулима предлагал быстро собрать деньги на операцию в Израиле. Я был ему сильно благодарен, но отказался. В этом не было смысла. В Беларуси такие операции тоже делают неплохо.
Все это тяжелое время я повторял себе: «Я буду играть в футбол». Я даже не собирался заканчивать. Хотя глубоко в подсознании проскакивала мысль: неужели моя карьера оборвалась? Но я всегда верил, что вернусь.
Хотя операции – это не самое сложное. Мне еще предстояло три курса химиотерапии. Первый состоял из того, что в течение недели каждый день мне вкалывали сильнейший химический раствор. Уже на третий-четвертый день я вообще ничего не мог есть. Когда чуял запах копчености, меня просто воротило. Даже не могу передать словами те ощущения. Думаю, их лучше никому не знать и не испытывать.
Как я уже сказал, предстояло три таких курса.
После двух доктор обнадежил: «Если будешь играть в футбол, активно заниматься спортом, то в третьей химии нет необходимости».
Я решительно говорил, что буду. И так сбросил десять килограммов из-за этой химии. Жена говорила, что еще около года от меня веяло запахом больницы. Еще бы, химикаты очень долго выходили из организма.
Пройдя через это, нельзя утверждать, что точно все будет хорошо, ведь до конца не излечиваешься. Я всегда верил в лучшее. Никогда не загонялся. Старался спокойно реагировать на происходящее. Наверное, не осознавал весь масштаб проблемы. Это сейчас вижу и знаю, что люди умирают от такой болезни. А тогда даже об этом не думал. Отвлекался. То на рыбалку съезжу, то туи на даче посажу, то с друзьями встречусь. Они тоже сильно помогали. Делали все, чтобы я не уходил в себя. Поддерживали, как могли. У меня не хватает слов благодарности. Особенно гродненским ребятам, с которыми вместе рос и которые делали все, только бы я выкарабкался. Например, мой хороший друг Дима Ровнейко постоянно навещал меня. Ни на день не бросал. Помогал по любой мелочи. И Олег Радушко тоже старался, как мог. Он часто звонил сильному специалисту в Данию, рассказывал историю моей болезни. Советовался, как лучше. Еще постоянно общался с Виталиком Надиевским. Тоже мой хороший дружище, с которым сейчас работаем вместе. Я больше всего боюсь еще кого-то забыть. Просто было очень много людей, которые абсолютно искренне помогали.
Родные так вообще сильно переживали, поддерживали. Мама ставила свечки в костеле. Постоянно молилась. Отец старался при мне эмоции не проявлять, но я точно знал, что ему было невероятно трудно принимать эту новость. Я каждой клеткой своего организма чувствовал их поддержку. И, конечно, жена. Мы с ней ездили по святым местам. Молились. Верили в лучшее. Убежден, что один я бы не выдержал, а вместе мы победили.
И вот через четыре месяца этих ужасов я вышел на поле... Приехал на базу в Новополоцк, а у команды была пробежка три километра. Я побежал вместе с ней. И просто испытал самое настоящее счастье, ведь я бегу, я могу...
А когда вышел на поле в составе дубля «Нафтана», просто не верил, что это я играю в футбол. Я бегу, я бью по мячу. Это самый настоящий кайф. Я так хотел играть. Иногда спрашивал сам себя: «Неужели я сейчас действительно играю в футбол?» Это непередаваемые ощущения. Ведь три месяца назад не понимал, буду ли я жить. Оказывается: буду. Да еще буду играть в футбол.
Я работал с командой. Планомерно вошел в сезон. Хотя врачи прогнозировали, что в лучшем случае начну через год. Но говорили, что играть, в принципе, можно. Правда, не верили, что я смогу. Тренеры тоже боялись. Но я был настойчив: буду – и точка.
Желание было просто запредельное. Когда попал в заявку на игру высшей лиги, хотелось летать. Просто сидеть в запасе было в кайф. Постоянно поглядывал голодными глазами на тренера. Ковалевич подбадривал: «Ну, может на 10 минут выпущу». Когда он это сказал, у меня какое-то странное чувство появилось. Как будто мне предстояло выйти на футбольное поле первый раз в жзни. В итоге за три матча так и не нашлось подходящего случая для выхода. Но я и не расстроился. Даже просто причастность к команде высшей лиги для меня очень многое значила.
После сезона-2010 у меня возник вариант с «Днепром». Я поехал вместе с могилевчанами на сбор в Турцию. У нас был товарищеский матч с «АИКом». Эту игру до сих пор не забуду. Мы выиграли 1:0, и я провел полноценный матч. Тогда понял, что действительно могу играть. Не знаю, что подумал тренер, но лично мне мои действия очень понравились. Просто я сам себе доказал самое главное: могу играть в футбол на высоком уровне.
Конечно, тот сезон с «Днепром» получился немного скомканным. Провел только половину матчей и команда вылетела в первую лигу. Да и я был уже не тот игрок, что раньше. Мне кажется, меня в принципе боялись приглашать. В 30 лет выпал на полгода. Да еще и такая тяжелая болезнь... Не каждый тренер доверится такому парню. В «Днепре» поверил Андрей Викторович Скоробогатько, за что ему спасибо. Так я провел полноценный сезон в высшей лиге. Он точно отличался от всех предыдущих. Это было настоящее возвращение.
Потом еще мог поиграть в Польше. Туда приглашал друг Олег Радушко, с которым мы через многое прошли. Он не побоялся позвать меня после этих тяжелых операций, хотя даже полностью здоровых иностранцев в Польше не любят. Олег же настаивал на своей просьбе. Но я сломал палец на ноге... Не получилось стать легионером. Вообще, я хотел просто играть в футбол, поэтому выбрал «Лиду». Провел там два года. Во втором сезоне мы заняли четвертое место. То, что надо для футболиста, который завершает карьеру. Так получилось, что во второй половине сезона я выходил только на замену для усиления. Но у меня получалось, и это устраивало. За 30 минут успевал заработать очки: забить или отдать голевой пас. Мне понравилось в Лиде. Нам, футбольным старичкам, доверяли. И мы искренне выкладывались на поле. Я бы остался еще на сезон. Но потом позвонил Дима Борисейко из «Немана», предложил стать тренером дубля. Я с удовольствием согласился, ведь как раз уже учился на тренерскую категорию B.
В первые два года после болезни, если в организме возникал хоть какой-то воспалительный процесс, то в моей проблемной области тоже поднывало. Я сразу шел проверяться. Врачи заверяли, что все нормально. Мол, не переживай, это от воспаления.
Если быть откровенным, это жена заставляет следить за собой. Она большая умница. Я так сильно за себя не переживаю, хотя понимаю, что пережил страшную болезнь.
При этом мне, грубо говоря, повезло. У меня был сигнал: болело в этом месте. Вообще, когда живешь, на рак не сильно обращаешь внимания. А когда сам проходишь через это, начинаешь замечать, как люди рядом умирают.
Вот жила известная Жанна Фриске, заболела – и не спасли. Есть хороший пример: Лэнс Армстронг. У него была ситуация гораздо хуже, чем у меня. Метастазы пошли дальше, чем в лимфоузлы, – в голову. Но он выжил.
Так и я. Радуюсь жизни, воспитываю двух детей.
Могу даже третьего завести.
Да, каждый год езжу на проверку. Стою на учете. Все-таки моя болезнь – очень сложная штука... Любая болезнь неприятна, а эта вдвойне. В этом случае даже до двух не считают. Людей просто подкашивает.
Я уточнял у врачей, отчего такое может произойти. Знаю точно, что не от удара. Как-то само по себе... Тут может быть много причин. По большому счету, никто из нас не застрахован... Я никогда не думал, что это может меня коснуться. Первая мысль после диагноза: неужели именно я? Видишь, жизнь такая штука, что да... Именно я. Именно со мной...
Если честно, я никогда особо не распространялся на тему болезни. Если спрашивали, то рассказывал. Но многие стеснялись заводить такой разговор. Сам не афишировал. Я этим никогда не «пиарился». Это такое дело, которое не хочется лишний раз вспоминать...
Стараюсь о болезни вообще не думать и жить дальше. Я просто хочу сказать, что даже очень тяжелую болезнь можно преодолеть. Главное: верить и сильно хотеть. Верить и хотеть.
